В кабинете директора так тихо, что не на что отвлечься. Пушкин и динозавры не помогут. Придется слушать. Завуч, директриса, Анна Николаевна и Елена величественно расположились слева направо. Тетя Лиза здесь тоже красиво бы смотрелась. Кто же будет добрый следователь, а кто – злой?

Анна Николаевна подошла к Лике и обняла за плечи. Ясно. Они все будут добрые, а если что – за дверьми ждет тетя Лиза. Ну что ж, правильный расчет: они-то ни бить, ни на психику давить права не имеют, а она – своя. Она – «дома устроит».

– …Пойми… Дедушка жил своей работой, этот спектакль для него был очень важен. А ты вместо того, чтобы закончить его дело, только хуже делаешь. Просто подумай: был бы он рад, если бы премьера сорвалась?.. Он учил тебя, хотел, чтобы ты продолжала его дело. Ты такая талантливая, так здорово все умеешь.

Анна Николаевна усадила Лику на диванчик, села рядом.

– Он бы гордился тобой.

С другой стороны подсела Елена и погладила ее. Лика резко встала и снова вышла на центр кабинета. Добрые. В кино в таких ситуациях следователи еще закурить предлагают из своей пачки.

– Ты поступи сама, как хочешь. Можешь – просто вернуть грим, мы постараемся найти кого-то, кто сможет… А хочешь – сама приходи и сделай. Это будет дедушке лучшим подарком… Театр, естественно, заплатит тебе денег.

Если бы Анна Николаевна сказала «памятью» – еще было бы понятно. А «подарком»… К чему подарком? Чай, не день рождения.

Лика спросила:

– Сколько денег?

Взрослые задумались.

А она заплакала, вернее даже не заплакала, а закричала, но со слезами. Ее тут же схватили, стали успокаивать. И чем больше обнимали и тискали, тем больше хотелось плакать. Уже потом, когда вырвалась и бежала домой, поняла, что слезы просто сами пришли на помощь. Ведь все, кто был в кабинете, были очень взрослые и сильные. Еще немного – и стали бы давить по-настоящему, потому что она молчала, и значит – была достойным соперником. Достойного соперника можно давить всей силой, которая у тебя есть. Когда же плачет маленькая девочка, ее хочется успокоить, а если истошно кричит – тем более. Вдруг ты ее сам до этого довел? Вдруг ты виноват?

Больше ее не трогали в этот день. Даже тетя Лиза не звонила. Это означало, что завтра будет страшнее.

Сразу на первом уроке дверь открылась, и в класс вошла женщина в милицейской форме. Даже завуч смотрелась за ее спиной как-то сиротливо. Причем, женщину эту могли проводить прямиком в кабинет директора, но нет, важно было устроить спектакль, чтобы всем стало страшно, чтобы класс понял: Лика – полнейший враг народа, и стал ее сторониться. Конечно, два дня подряд без объяснений забирают с урока. Сначала со всей школьной администрацией, потом – с милицией. Такая тихоня! Не курит, матом не ругается. Значит, вообще что-то страшное натворила.

Поехали в театр на милицейском микроавтобусе. Тут на троллейбусе две остановки, но уж пугать так пугать. Приехали.

– Анжелика Викторовна, – начала милиционерша, и от такого обращения стало по-настоящему страшно, – я не имею права допрашивать тебя в отсутствие родителей, но уверяю, вопрос настолько серьезный, что будем его решать.

Это было как-то совсем глупо. Как «решать», если допрашивать не имеют права?

Все долго молчали, а потом Анна Николаевна спросила:

– Лика, сколько тебе лет?

Лика несколько раз выбросила над головой пальцы: пять, пять и три. Считайте, если не лень.

– Решила впасть в детство, как твои подопечные из «Чиполлино»?.. Ну ты же взрослая.

Она помотала головой.

– Ты просто капризничаешь. Пытаешься казаться маленькой девочкой. Но… ты уже выросла, понимаешь, ты взрослая, а взрослые люди должны нести ответственность. И иногда переступать через себя. Лика… Дорогая…

– Лика, – попыталась строго вмешаться тетя Лиза.

– Ликочка, – вступила Елена, – ну, послушай. Ты же меня любишь?.. Уважаешь? Это же моя премьера. Ты хочешь, чтобы она провалилась?

Милиционерша напряженно смотрела в окно, видимо, собираясь вот-вот начать «решать вопросы». А Анна Николаевна снова полезла обниматься.

– Ну есть же голос разума! Что может быть лучшей памятью для дедушки, если не этот спектакль. Он же всю душу вложил в эту работу! Ты понимаешь, что такое душа?

Лика кивнула.

– А она ведь еще не отлетела, еще девять дней не прошло. И дедушка сейчас на тебя смотрит и вместе со всеми нами ждет твоего взрослого, я повторяю, взрослого решения. Ты понимаешь, что он смотрит?

Лика опять кивнула. Елена подошла ближе и села на корточки. Взрослые замерли, понимая, что победили.

– Хорошо… Ты сделаешь то, о чем мы просим?

Лика посмотрела прямо в глаза Елене.

– Хррррррррр!

Чужие не всегда приходят сразу. Не всегда так бывает, что ночью в четыре часа начинают бомбить, давить танками, и все в одно мгновение превращается в пепел. Иногда твою землю занимают постепенно, так что даже не замечаешь, что сам на ней уже чужой. Меняется капля за каплей, крупица за крупицей, и там, где стояла крепость, уже открытое поле.

Сначала ушел дедушка, не сказав в последнее утро чего-то очень важного. Потом его слова, жившие какое-то время среди вещей, на пыли, под пылью исчезли, испарились вместе со сквозняками. Потом много чужих людей заходило в квартиру. Что-то мыли, вносили, выносили, наговорили тысячи своих слов, и теперь уже эти слова лежали на пыли, их не выгнать, проветривай не проветривай.

Если бы дедушка был здесь, он никогда не позволил бы чужим ставить стулья куда попало, громко говорить, доставать вещи из бабушкиного ящика. Но Лика не могла этого запретить. Она не могла даже уйти или заплакать, потому что тогда получилось бы, что чужие победили. И в этой ситуации было очевидно, что лучше всего ходить кругами по комнате. Получается, ты вроде бы не смирилась, а наоборот – присматриваешь. Да и просто потому, что никто не может запретить ходить кругами по своей земле.

Анна Николаевна и шофер Женя сидели на диване, милиционерша стояла у подоконника, тетя Лиза рылась в вещах. Она аккуратно выкладывала на стол Ликины пеналы и карандаши, которые даже бабушка никогда не трогала, и фотографии, медали и письма, которые даже Лике читать не разрешалось.

Лика ходила кругами. Во время второго круга Анна Николаевна встала с дивана и аккуратно пристроила в уголок дедушкиного портрета слетевшую траурную ленточку. Вернее, не слетевшую, а специально снятую, потому что это бред – вешать черные ленточки. Шофер Женя облокотился на колени и набирал эсэмэску. Милиционерша, как стояла во время первого круга, так и осталась. А тетя Лиза открыла шкаф и скрылась в нем наполовину, как такса в лисьей норе. Сначала было тихо, Лика уже пошла на третий круг, как вдруг раздался звон. Не величественный, как раньше, а резкий, пустой и чужой, будто не ордена звенели, а мелочь в магазине.