нерешенных проблемах науки? Пускай специалисты спорят! Что нам?

Такой вопрос задают люди, которые далеки от науки и не желают с ней знакомиться. А без интереса, конечно, учение впрок не идет.

Вспомните детство. Это время постоянного удивления. Примечаешь самую малость. Чуть ли не каждый день делаешь — для себя — большие и малые открытия, которые уже сделаны прежде миллионами малышей.

Для геолога в любом районе Земли открыта бездна нерешенных проблем. Именно в любом.

Когда я вспоминаю свое путешествие в Забайкалье, хочется сказать, переиначив С. Есенина: «Как много пройдено дорог, как мало сделано открытий…»

Впрочем, это не совсем верно. Есть поговорка: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Она, в общем-то, справедлива.

В Москве, после того как я сотни раз видел забайкальские граниты, мне открылась не менее справедливая истина: «Лучше один раз понять, чем сто раз увидеть». Потому что заметны глазу лишь оболочки предметов, самое доступное.

Но стоит понять и — следом — вообразить, как даже привычные вещи обретают живые и новые облики. Такое может случиться даже в школе, если верить французскому поэту Жаку Преверу:

Дети слушают музыку,

рушатся стены класса,

в песок превращаются стекла,

сделанные из песка,

и чернила становятся снова

ручьем, и ручей струится,

превращаются парты в деревья,

и становится ручка с пером

птицей.

Повсюду — вблизи и вдали — нас окружают неоткрытые миры: в атомах и кристаллах, в земных недрах и в Солнце, которое своими лучами, как руками, делает прекрасным и вечно живым лик нашей планеты. Пытайтесь проникать в эти миры мыслью, и начнут раскрываться их невидимые глазу красота и совершенство.

Экспедиция третья

Хакассия

Все, что мы побеждаем, — малость.

Нас унижает наш успех.

Необычайность, небывалость

Зовет борцов совсем не тех.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не станет он искать побед.

Он ждет, чтоб высшее начало

Его все чаще побеждало,

Чтобы расти ему вослед.

Райнер Мариа Рильке[1]

С чего начинается геология

Из множества геологических работ, можно сказать, классическая работа — геологическая съемка.

Чтобы провести съемку, надо мысленно содрать с какой-либо территории покров растительности, почв и нарисовать обнаженную поверхность коренных горных пород.

На одном листе геологической карты можно прочесть больше разнообразных сведений, чем в целой книге. Карта позволяет заглянуть в недра земли и восстановить геологическое прошлое.

Не сказать, что на съемке приходится сладко. Да ведь сладкое быстро приедается. Иной раз трудность работы прямо пропорциональна удовольствию от нее.

Особенно интересна геологическая съемка в местах, где природа богата и не слишком сильно изменена человеком. И конечно, работа должна нравиться; и чтобы люди в отряде подобрались хорошие, дружные; и масштаб съемки был бы не слишком мелкий, но и не слишком крупный; и работать «с понятием», ответственно и по возможности самостоятельно.

Так уж счастливо сложились обстоятельства: все эти условия оказались для меня выполненными в экспедиции на Западный Саян.

Работал я в составе небольшой партии Аэрогеологического треста. И хотя название треста определенно указывало на принадлежность к легкокрылой авиации, передвигались мы во время маршрутов только пешком. Да это и хорошо.

С тех пор сохранился у меня первый собственный геологический отчет. Он начинается так:

«Работы проводились на восточном склоне Кузнецкого Алатау и в прибортовой части Минусинской котловины.»

По административному делению территория относится к Таштыпскому району Хакасской АО РСФСР.

В задачу партии входило проведение завершающих работ по созданию государственной геологической карты.

До этой экспедиции один сезон довелось мне работать в Средней Азии, в отрогах Кураминского хребта, недалеко от Ташкента. Места были интересные.

В обрывах слои известняков, изогнутые причудливыми складками, выступали чисто и наглядно. На горных седловинах изменчивые ветры приносили то сладкое дыхание медуницы, то свежий, как снег, запах мяты, то какие-то пряные смеси полусухих трав. А вдали открывалась до горизонта плоская равнина. Пересекающие ее машины угадывались по широким шлейфам пыли.

Даже сорокаградусный зной и редкие скудные источники, истоптанные стадами, не портили своеобразной красоты этих мест. Да вот беда — мои отношения с начальником были скверные. Он, ущемляя мою «профессиональную гордость», отрядил меня на кухню.

Узбеки — прекрасные кулинары и не прочь изготовить плов или шашлык. А мои поварские таланты способен оценить лишь голодный человек. Не мудрено, что мне доверили самую черную кухонную работу. Только в конце сезона, когда времени оставалось мало, а работы много, начальник решил использовать мои не слишком солидные геологические познания, дополненные некоторым практическим опытом.

Я был глубоко обижен. Но — работа есть работа. Пришлось обзавестись смирением и заодно научиться обслуживать своих товарищей.

Вот и вышло: Забайкалье приучило терпеть некоторые лишения, Средняя Азия смирила с неприятной работой. Теперь пугаться было нечего.

Так я и заявил своим новым коллегам при первом удобном случае: «Готов на любую работу. Ничего не боюсь».

Начальник ответил: «Ну, ты, кажется, от ложной скромности не умрешь. В общем-то, экзамен на смелость будут у тебя принимать медведи».

В поле мы ехали поездом, не скоро, с пересадкой в Ачинске. За это время наш маленький отряд, занимающий одно купе (рабочих надо было вербовать на месте), хорошо спелся. Мы успели переговорить обо всем на свете. И между прочим, начальник, добродушно улыбаясь, припомнил мою похвальбу:

— Конечно, ты не менее смел, чем знаменитый Тартарен. Не сомневаюсь. Но на всякий случай, на всякий-всякий невероятный случай знаешь, что надо делать? Не знаешь? Надо молиться!

— Со страху, ясное дело, и не то можно…

— Ну нет! Тут все проверено, серьезно и, учти, полезней всяких таблеток. Если хочешь, научу тебя этой молитве. Тем более, не я ее выдумал.

И он научил меня молитве. Она оказалась стихотворением. Это стихотворение читал я когда-то прежде. Но стихи, как и люди, раскрываются не всегда, не сразу да и не каждому.

В этот раз полузабытые строки представились мне отточенными, блестящими, как стрелы. Они впивались в меня — одна за одной — и оставались во мне.

И в тот год, и позже, когда мне бывало туго и оставалось время для раздумий, я снова и снова возвращался к этим строкам. Они мне помогали.

Если…

О, если ты спокоен, не растерян,

Когда теряют головы вокруг,

И если ты себе остался верен,