Система эффективная, но не самая полезная. Чем круче я забираю каждый вечер, тем ниже падаю каждый день. Поутру подвал братства пустеет. Люди разбредаются по домам, унося с собой наркотики и любовь. Мы с моим бойфрендом тоже оказываемся в постели, и он засыпает. А это означает, что одиночество близко. Я не могу позволить себе этого, поэтому предлагаю заняться сексом – выторговываю себе еще несколько минут любви. Но потом он окончательно засыпает, а я остаюсь совсем одна. Я кладу голову ему на грудь, обхватываю себя руками и принимаю наказание: мне придется в полном одиночестве провести несколько часов, пока не начнет светать. Каждое утро я наблюдаю за тем, как свет безжалостного солнца заливает комнату. Мои глаза скользят с мерцающего экрана телевизора на пивные банки, зеркала, бритвы, плакаты на стенах и следы вечерних посиделок. Как все это могло нравиться всего несколько часов назад? Как все это могло напоминать любовь? Свет разрушает заклятие, и мне кажется, что я в аду. Дыхание становится поверхностным, в душе разгорается паника. Я не принадлежу этому миру. Как я здесь оказалась? Как отсюда выбраться? Как вернуться к своей семье? Я больше не хочу быть клевой. Я хочу быть хорошей. Я хочу быть хорошей. Каждое утро я становлюсь маленькой девочкой, которая просыпается и понимает, что она одна в темном лесу. Каждое утро я испытываю мгновенный и абсолютный ужас. Так я жила до появления Чейза. Мрак ночи приносил благодатное забытье, свет утра – ужасные воспоминания.

Сегодня, впервые с начала трезвости, я снова чувствую себя девочкой, заблудившейся в лесу. Моя голова лежит на груди мужа, но он уже скрылся. Он уснул и забрал с собой свою любовь. Я снова одна. Из-за порно я не могу уснуть. Мои глаза скользят с мерцающего экрана телевизора на коробку с кассетами. Неожиданно спальня начинает казаться мне темной и опасной. Я пытаюсь разобраться, что с нами только что случилось. Почему мы захотели посмотреть порно, чтобы сблизиться? Кокаин был верным путем к любви. Косяк был прямой дорогой к дружбе. Спиртное вселяло смелость. Еда успокаивала. А для чего нужно порно? Для чего нужны тела других людей? Что дало нам порно, чего мы не могли найти в себе или друг в друге?

На следующее утро Крейг просыпается, и я говорю ему:

– Больше я этого не хочу.

– Хорошо, – удивленно отвечает он. – Мне казалось, тебе понравилось. Мне показалось, тебя это завело.

Мой желудок сжимается от его слов.

– Нет, – твердо отвечаю я. – Да, это меня завело, но неправильно. Это было что-то опасное, темное. Я не могу избавиться от воспоминаний о тех женщинах. Их лица напомнили мне о моем собственном лице, каким оно бывало слишком часто. Этот фильм был кокаином, ты – моим бывшим бойфрендом, а я сама – той, какой была когда-то. Я не могу больше быть такой. Теперь у меня есть ребенок. Я хочу быть хорошей матерью и женой. Мне нужно что-то настоящее. Мы не можем от этого избавиться? Пусть в нашем доме не будет ничего такого. Пожалуйста! Избавься от этого?

Крейг встревожен и нежен. Я уверена, что он ни слова не понимает, но это и неважно.

– Конечно, конечно, – говорит он. – Не волнуйся. Прости, дорогая.

– Пообещай мне: больше никогда! – требую я.

– Обещаю, – клянется он. – Я от всего избавлюсь.

Я благодарна ему. Он хочет, чтобы мне было хорошо, сильнее, чем чего-то для себя. Я это знаю. Я люблю этого мужчину. Но я все еще боюсь. В том, как в этой черной коробке соседствуют разные кассеты, есть нечто опасное. Нечто опасное есть в том животном сексе и в том, как Крейг сейчас обнимает меня, но не смотрит мне в глаза. Я чувствую эту опасность. Мне стыдно, но с удивлением я осознаю собственные мысли: Я люблю тебя, но не могу ради тебя вернуться в тот лес. Я иду своим путем и должна двигаться вперед. Чейзу нужно следовать за кем-то, и я не смогу вести и тебя тоже. От меня слишком многое зависит.

Когда позднее я вхожу на кухню с Чейзом на руках, Крейг поворачивается ко мне от сковороды, где жарится яичница, и улыбается. Это смущенная, вопросительная улыбка. Я передаю ему Чейза. Крейг откладывает лопаточку и обнимает нас. Это объятие подтверждает наше решение и договоренность больше не говорить об этом. Мы выбросим коробку мрака и вооружимся тем, что нам хорошо удается. Мы будем семьей.

* * *

У нас родились две девочки. Первую мы назвали в честь моей матери Патрицией, а вторую – в честь сестры Амандой. Тиш и Эмма. Сестры. Мы взяли ипотеку и купили минивэн. Мы нашли церковь. Кто может желать большего? Жизнь с тремя детьми полна бесконечной любви, но я поражена тем, сколько сил требуется на уход за ними. Я бросила работу, чтобы сидеть с детьми, но их потребности безграничны. С рассвета до заката и всю ночь напролет я реагирую, отвечаю, жонглирую. Моя жизнь – бесконечная гонка, и поскольку других участников нет, палочку я передаю себе и принимаю у себя. У меня просто нет сил.

Мы с Крейгом решаем, что для выживания нам нужно разделять и властвовать, поэтому мы смеемся и плачем вместе гораздо реже. Крейг весь день работает и помогает мне с детьми по вечерам. Но даже тогда я чувствую обиду. Когда он рассказывает мне о своем долгом ланче на работе, я отвечаю:

– У меня на обед были крошки от сыра, который я жарила детям. И ела я, стоя возле раковины.

Когда он упоминает о прочитанной статье, я говорю, что мне даже представить трудно, чтобы у меня выдалась минутка для чтения. Когда он возвращается с вечерней деловой встречи, я спрашиваю, не было ли это просто предлогом для выпивки с коллегами. Собственная едкость смущает меня. Меня волнует то, что мы все больше отдаляемся друг от друга и погружаемся в себя. Когда нас было трое, у нас был один мир. Теперь же у Крейга есть внешний мир, а у меня – мир нашего дома, и соединить их нам не удается.

Каждый вечер Крейг приходит с радостной улыбкой и спрашивает:

– Как прошел день?

Этот вопрос сразу же напоминает мне о пропасти между его и моим днем. Как прошел мой день? Вопрос повисает в воздухе. Эмма засовывает ручку мне в рот, а из ванной доносится крик Чейза:

– МАМОЧКА! ПОМОГИ МНЕ!

В углу плачет Тиш, потому что Я НИКОГДА, НИКОГДА не позволяю ей пить средство для мытья посуды. Я смотрю на свою испачканную детской едой пижаму, немытые волосы и очаровательного ребенка на руках. Мне хочется сказать:

Как прошел мой день? Это была целая жизнь. Это был лучший и худший день одновременно. Я была и одинока, и нет. Мне одновременно было и скучно, и некогда перевести дух. У меня было множество касаний: я не могла оторвать ребенка от себя, а стоило его уложить, как тут же хотелось снова ощутить сладкий аромат его кожи. Этот день потребовал от меня больше, чем я могла дать эмоционально и физически. Но от мозга моего ничего не требовалось. Сегодня у меня были мысли и идеи, которыми хотелось поделиться, но выслушать меня было некому.

Я весь день с ума сходила, разрываясь между любовью и яростью. Я смотрела в их лица и думала, что не вынесу этой безграничной любви к ним. А через минуту я приходила в ярость. Я стала спящим вулканом, спокойным снаружи, но готовым взорваться горячей лавой в любой момент. А потом я заметила, что ножка Эммы больше не влезает в ботиночек. И у меня наступила паника, потому что я поняла: это скоро кончится – это самое трудное время в моей жизни, которое одновременно и самое счастливое. Это ужасное время одновременно и прекрасное. В достаточной ли мере я им насладилась? Не упускаю ли я лучшее время моей жизни? Не слишком ли я устаю, чтобы в полной мере ощутить любовь? Страх и стыд уподобились тяжелому, колючему одеялу, которое накрыло меня с головой.