Добрался я ближе к полуночи. Было темно и сыро. Во дворе сидела молодежь. Орала дурные песни. Пила пиво. Да бог с ними.

В квартире холодно. Я поставил рюкзак в центре зала. Почистил зубы. Выпил воды. По спине проскочил холодок. И звон в ушах. И слабость. Такая хитрая и сильная. Не хватало заболеть.

Присел на диван. Подтянул на себя плед крупной вязки.

За окном лилось полупрозрачное молоко.

Беспечный туман захватывал город как подлый и, при этом, нежный враг. Захватывал жестоко и грубо – дом за домом, квартал за кварталом, не щадя ни мусорки, ни памятники, ни автобусные остановки. Появлялся легким паром по земле, а через мгновение бесшумно съедал все вокруг.

Слегка подвыпившие сограждане начинали основательно сомневаться в законах притяжения, а фары машин впивались в дорогу, как глаза сонных гончих в кровавый след. Никто не страдал от этого, просто одиночество от его атаки становилось слишком уж красочным и объемным. Но не в этом проявлялось теплое лукавство тумана, а в тишине.

В абсолютной бесчувственной тишине, в которую можно было спрятать руки и которую нельзя было ни схватить, ни уничтожить. И каждый, кто попадал в эту оккупацию, понимал, что он один, и никого нет рядом, когда ничего рядом-то и нет. А тот, кто был дома, наконец-то замечал, что мир гораздо меньше, и в данную минуту он вполне укладывается в декорацию из голых веток, которые постоянно были рядом, но которые ты не замечал, когда смотрел на дорогу.

И ты точно знаешь, что это пройдет и что от смутного оккупанта не останется и следа к утру, знаешь но… Ты знаешь, что ветки, что тишина, что туманное одиночество это не просто так. Это…

И тихонько провалился в сон.

Утром проснулся разбитым. Все суставы напоминали на ощупь вату. Во рту пересыхало. Веки работали только вниз. Позвонил на работу.

– Я не приду?

– Что так? – поинтересовался шеф

– Вчера был на кладбище. Простыл.

– Бывает, – ответил шеф. – Пару дней хватит?

– За глаза, – буркнул я.

– Хорошо, – сказал шеф и добавил: – Постарайся много не пить.

– Постараюсь.

Я огляделся. Комната трепыхалась от моего дыхания. Я пошел в ванную. Долго сидел на бортике, ожидая, когда наберется вода. Курить не хотелось.

Погрузил себя в кипяток. Стало легко. Суставы ожили, но ненадолго. Только вылезешь – опять все разваливается и начинает ныть. Когда почувствовал, что штормит – вылез. Закутался в махровый халат. Заскочил на кухню. Навернул две таблетки аспирина и полстакана вискаря. Подумалось: «Надежда была бы очень недовольна». И в постель. Свалился сразу. Уснул еще в полете.

Снилось, что я тону. Потом, что лечу. Потом, что попал в темень несусветную. Но это даже не испугало. Проснулся около шести часов вечера. Или семи.

Тело ломило. Но в целом стало лучше. Просто обезвоживание. Я заварил чаю. Испил его с маминым вареньем. Зацепил в зал бутылку вискаря. И побрел разбирать рюкзак.

Доставал по одному. Смотрел. Выпивал. Откладывал в сторону. Внезапно захотелось сигару. Тут же прошло. Сложил диски стопочками на полу. Что послушать в первую очередь, что во вторую. А что только под настроение. Стало грустно. И пусто.

И вдруг, то ли под влиянием алкоголя и болезни, а, может, по какому-то хромому жребию судьбы, я взял со стола мобильный и набрал Варю.

Пошли гудки. Потом короткий щелчок и…

– Здравствуй.

– Здравствуй, Глеб.

– Откуда ты узнала, что это я?

– Когда Андрей попросил у меня номер, я сказала ему, что не отвечаю на звонки с неизвестных номеров. И он записал мне твой.

Навернуло сразу. Он и тут мне помог.

– Как твои дела? – спросил я глупо.

– Да вроде как нормально. Небольшой приступ панической атаки. Сижу у компа и не понимаю, что хочу найти в сети. У тебя странный голос…

– Я немного простыл. И я хочу тебя снова увидеть.

Совершенно без паузы.

– Я тебя тоже.

Почему-то я побоялся ей сразу сказать про Андрюху.

– Давай завтра, – сказала она. – У Байрона, на Мира?

– Отлично. Только я не обременен деньгами сейчас. Но на пару стаканчиков кофе и трамвай у меня найдется. Ну, и грамм на пятьдесят-сто… максимум.

– Как раз то, что я планировала на завтра. Созвонимся часиков в шесть?

– Заметано.

Как-то странно все это прошло. Слишком легко. Так не бывает.

Да еще эти стопки с дисками.

Где-то читал, что мы не привыкли быть безнаказанно счастливыми и от этого не пускаем к себе счастье в чистом виде. И поэтому нам нужны дополнительные атрибуты. Вроде бесконечного покаяния за прошлое и сомнения в возможности будущего.

Поставил бутылку. Начинало лихорадить. Выпил два стакана воды и срубился в люлю.

Я только положила трубку, как позвонила мать.

Она звонила всегда не вовремя. Ненужно и словно специально мешая.

Как только трубка была снята, из нее начинал течь елей, на поверку оказывающийся подкрашенной желчью.

– Здравствуй.

– Привет, мам.

– Я тебе звонила. Четыре раза. Ты не подходишь к телефону.

– Меня дома не было. Как ты?

– Не начинай уходить от темы. Лучше ответь, почему тебя нет вечером дома.

– Мам, это мое личное дело. Я встречалась с молодым человеком.

– Вот я умру, и будет это твое личное дело. Вы же все умные, все знаете. Все такие самостоятельные. А потом раз – и беременная.

– Мам…

– Что мам? Нашла какого-нибудь романтического нищеброда и кормила его за свой счет? Или это один из тех…

– Кого?

– Сама знаешь, кого!

– Все, хватит. Ты что-то хотела?

– Да. Но теперь это неважно. Если ты способна игнорировать мои звонки, то на большее ты уже не способна. У тебя остались нитки?

– Шерстяные? Да.

– Привези мне их завтра же. Я буду вязать шарф.

– Что-то я не помню, чтобы ты вязала…

– Да ты и обо мне-то нечасто вспоминаешь. Я купила новый крем. Тебе надо попробовать. У тебя плохая кожа.

– Спасибо. У меня все есть.

– Что есть? Ничего у тебя нет. Две пары джинсов, сарафан и футболки. В твоем возрасте у человека, как минимум, должна быть шуба.

– Мне не нужна шуба. Мне хватает того, что есть.