Крылова не смущает тавтологичность такой постановки вопроса. Что же есть нация, если носитель национального начала совлекает с себя все содержательное? Что останется, если содержанием нации является сама нация? Кровь? Этничность? Даже это сомнительно. Дух? Но как уловить его? Где тавтология, там и двусмысленность. Понятия «нация» превращается в зеркало, заглянув в которое этнонационалист рискует увидеть абсолютную пустоту.

Разница между Святой Русью и самосвятством не просто велика. Это полярные противоположности. Вот как широк и глубок, оказывается, русский национализм! Вот в какие крайности можно впадать, оставаясь, казалось бы, в одном смысловом поле — поле националистическом. По верному замечанию Александра Юсуповского, «этничность соотносится с национальным развитием как соска-пустышка с полноценной бутылкой молока, принося лишь иллюзорное удовлетворение массовому этническому самосознанию».

Приведу свою метафорическую модель, которая, как мне кажется, более корректна и с абстрактно-теоретической, и с конкретно-исторической точек зрения чем высокохудожественное допущение Константина Крылова. Моя метафора будет не конструированием невозможного будущего (потому что, вопреки Джемалю, чеченцы, даже вооруженные книгой «Революция пророков», никогда не захватят власть в масштабах «большой России»), а примером из истории другой цивилизации. Я имею в виду падение Западной Римской империи. Метафора России как Рима, конечно же, не нова, но она достаточно точна, особенно если учесть, что в 1991 году начался процесс нашего распада и в каком-то смысле мы являемся современниками и жертвами возможного падения Третьего Рима (для меня, как и для основных соавторов Русской доктрины Россия не была отлучена от мистической реальности Третьего Рима ни в XVIII, ни в XX веке).

Само по себе разорение «вечного города», так же как неурядицы в римских провинциях и спорадические узурпации власти генералами, не могли означать и не означали конца империи. Конец Первого Рима произошел, когда имперское (гражданское) начало склонилось перед варварством. Конец ему положили разбежавшиеся патриции и отказавшиеся от своего гражданства плебеи. Приложили руку к этому концу, конечно же, и победители-варвары, отославшие императорские инсигнии в Константинополь (Второй Рим). Вождь варваров Одоакр мотивировал это тем, что сами италийцы и римский сенат считают существование самостоятельной империи на Западе ненужным. Иными словами, прекращение «римской нации» связано не с победами варваров, а с самоликвидацией римлян.

С этого момента кровь римлян (этнически еще вполне римлян) становится материалом для новых цивилизационных проектов, в том числе и для новых наций, например, будущих итальянцев. Культура римлян тоже становится материалом — для новых поколений культур. Политический формат римлян становится классикой науки о власти и используется всеми государствами[37]. Но эти государства — уже не Первый Рим.

Итак, что говорит нам о сущности нации ситуация падения Рима? Фактически мы имеем дело с трупом нации, элементы которого растаскиваются как строительный материал для иных форм исторической жизни. Значит, возвращая Константину Крылову его же аргументы, не только культура, не только территория, не только политическая форма, но и сами этничность, кровь, родовые связи не служат определяющими основами для нации. Рим пал, когда его сердце уже не билось — когда дух цивилизации отошел от «вечного города». Именно этим метафора с падением Рима ближе к нашей действительности (как гипотетическая угроза), чем метафора с исламским нашествием, хотя в роли нынешних «варваров» могут выступить и силы агрессивного ислама.

В отличие от «нормальных», «ординарных» наций мы обладаем на чей-то взгляд, может быть, и печальным качеством — мы непобежденные. Даже когда русские терпят поражения, даже когда на время попадают под иго, они оставляют в сердце место непокоренное, место для своего «царства». Более того, мы те, о которых сказано, что русского мало убить, его надо еще повалить.

Россия — это не столько культура, сколько «царство». Сродни понятию «царство» в биологии (regnum, kingdom), о котором я уже упоминал выше. То есть особый цивилизационный мир со своими законами, своими конститутивными принципами. В зеркале «нации» нам свойственно видеть свое Царство, которое в русском языке звучит как аналог понятий «мир», «космос», «вселенная».

Конечно, у новых «вечевых национал-демократов», а они практически все сориентированы на демократический сценарий развития русского национализма, как и у демократов 1990 года, нет реалистического представления о будущем. Будущее их «виртуальной нации» покрыто мраком. Идея, что можно захватить власть на уровне подъезда или микрорайона — это либо детское сознание, либо осознанная провокация.

Обсуждение такого сознания само по себе представляет не очень большой интерес. Но есть в нем один момент, который обычно упускается из виду как критиками вечевого национализма, так и его застрельщиками. Обходят стороной, что через увеличение хаоса, через расшатывание и демонтаж существующей системы — короткая и прямая дорога к диктатуре.

Искусственный спор об этнонационализме и имперской идее, о котором уже говорилось в этой работе, также стыдливо обошел эту тему. И это понятно: ведь русская диктатура (имперско-национальная или национал-имперская, что, в общем-то, одно и то же) светит нам в любом случае, ее приход — неумолимый закон истории. Собственно, и сама мысль о демонтаже, и идея конфедерализации русских в России (на языке ЦРУ: «расчленения РФ») — не что иное как скрытое или бессознательное стремление увильнуть от этой неизбежной перспективы.

Некоторые люди думают, что спор идет о национализме или об империи. На самом деле единственный вопрос момента — когда придет «русский Бонапарт» и закроет дискуссию о демократии, нации и империи. Он не «родит» нацию, а восстановит естественное состояние уже существующей более 600 лет нации. С демонтажом России или без демонтажа, он должен прийти. Если начнется демонтаж, наш «Бонапарт» в условиях полного краха государства может обнаружиться быстрее, но у нации уйдет тогда больше сил на обратную сборку. Без демонтажа — диктатор вызреет внутри нынешней системы, но произойдет это постепенно (уже происходит) и раскроется в другом формате. Для автора этих строк изначально представлялось несомненным, что Путин пришел не для того, чтобы уйти с поста верховной власти в 2008 или каком-то другом, обусловленным демократической процедурой, году[38]. И сейчас многие сторонники «третьего срока» старательно вуалируют, в том числе и для самих себя, ту непростую истину, что для них важен не только Путин, но и сам сдвиг от демократии к национальной диктатуре, как таковой.