– С трудом верится, что ты сможешь сделать все это за несколько недель, – наконец сказал Эрих с откровенным удивлением. – На это следовало бы посмотреть моему шурину, который теперь целыми днями торчит на заводах. Я никогда не поверил бы, что Оскар может чувствовать такой страстный интерес к подобным вещам.

Рунек ничего не ответил, но его губы презрительно дрогнули. Эрих не заметил этого и продолжал:

– Да, не забыть бы, Эгберт! На днях мы устроили прогулку в горы, и кое-кому из нашего общества показалось, будто крест на Альбенштейне покосился. Папа желает, чтобы это было исследовано для предупреждения несчастного случая. Нет ли среди твоих рабочих человека, который согласился бы сделать это?

– Конечно, найдется, – ответил Рунек. – Действительно, если такой тяжелый крест слетит с утеса, может случиться несчастье, ведь как раз под ним проходит шоссе. На днях я сам пойду взгляну, в чем дело.

– На Альбенштейне? – спросила Цецилия. – Но ведь он, говорят, недоступен.

– Для обыкновенных смертных недоступен, – пошутил Эрих. – Для того чтобы предпринимать подобные прогулки по нашим горам, надо быть Эгбертом Рунеком. Я думаю, Эгберт был на Альбенштейне уже раза три-четыре.

– Я привык ходить по горам, – спокойно сказал Рунек. – Мальчиком я излазил все скалы и утесы, а такое умение не утрачивается. Впрочем, Альбенштейн не недоступен, нужно только обладать крепкими нервами и хладнокровием – тогда пройти можно.

– Бога ради, не говори этого! – воскликнул Эрих. – Иначе Цецилия, чего доброго, вернется к сумасшедшей мысли, которой она недавно напугала меня. Она непременно хотела отправиться на Альбенштейн.

По-видимому, Рунека удивила такая фантазия.

– Ну да! – весело ответила Цецилия. – мне хотелось бы постоять там около креста, высоко-высоко, у самого края пропасти. Должно быть, это страшное и сладостное чувство! Но даже мысль об этом приводит Эриха в ужас.

– Цили, ты мучаешь меня своими шутками!

– Ты считаешь это шуткой? А если бы я говорила серьезно, ты пошел бы со мной?

– Я? – воскликнул Эрих с таким видом, точно ему предлагали спрыгнуть с того утеса, о котором шла речь.

На губах невесты заиграла сострадательная, почти презрительная улыбка, она едва заметно пожала плечами.

– Успокойся! Такого доказательства любви я от тебя не потребую, я пошла бы одна.

– Цили, бога ради! – воскликнул Дернбург, уже серьезно испуганный, но Эгберт остановил его мольбы, спокойно и уверенно заметив:

– Тебе нечего бояться, эта дорога не для избалованных дамских ножек. Баронесса Вильденроде едва ли попытается предпринять такую прогулку, а если и попытается, то через пять минут вернется.

– Вы убеждены в этом? – странным тоном спросила Цецилия, причем ее глаза заблестели.

– Да, потому что знаю Альбенштейн.

– Но вы не знаете меня!

– Может быть, и знаю!

Цецилия молчала, ответ, казалось, поразил ее, вдруг ее взгляд упал на жениха, и она насмешливо улыбнулась.

– Не делай такого несчастного лица, Эрих! Ведь все это шутка, я и не помышляю об Альбенштейне и его ущельях, в которых, говорят, легко свернуть себе шею… Каким образом вы умудрились взорвать этот каменный колосс, господин Рунек?

Эрих с облегчением вздохнул и обратился к старому надсмотрщику, стоявшему неподалеку и видимо ожидавшему, чтобы с ним заговорили.

Старик Мертенс служил еще отцу нынешнего владельца, и теперь ему дали довольно легкую и выгодную должность старшего надсмотрщика на радефельдском участке работ. Эрих знал его с детства, он ласково заговорил с ним, спросил его о семье, а потом обратился и к другим стоявшим поблизости рабочим. Кто видел, как он стоял в толпе, сгорбленный и усталый, тот никогда не догадался бы, что это будущий владелец Оденсберга, у него не было совершенно никаких данных для этой роли.

По всей вероятности, и баронессе Вильденроде пришло это в голову, потому что она с досадой сдвинула тонкие брови и медленно перевела взгляд на инженера, стоявшего перед ней. До сих пор она видела его только во фраке, сегодня же на нем была серая кожаная куртка и высокие сапоги с отворотами, но он поразительно выигрывал от этой простой одежды; здесь, где он был в своей среде, его внешность полностью соответствовала окружению. С первого взгляда было видно, что он здесь – хозяин и распорядитель, что он умеет приказывать.

Эгберт легким поклоном пригласил баронессу следовать за ним к месту работы, чтобы объяснить интересовавший ее вопрос, но, показывая ей мину, которую уже успели заложить под уцелевшую часть утеса, он обращал все свое внимание исключительно на камень и почти не смотрел на свою прекрасную слушательницу.

– Мы видели оттуда взрыв, – сказала она с улыбкой. – Это было чрезвычайно красиво. Вы стояли на возвышении, как на троне, изображая собой горного духа, рабочие разместились у ваших ног, подобно подвластным вам духам земли, легкое движение вашей руки – и скала с грохотом разлетелась на части. Как в сказке!

– А вам известны сказки и легенды наших гор? – холодно спросил Эгберт.

– Да, я узнала их благодаря Майе, она познакомила меня с фольклором своей родины, и я, право, подозреваю, что малютка очень серьезно относится к нему. Майя – еще совершенный ребенок, – прибавила она рассудительным тоном взрослого человека.

Действительно, эту стройную молодую девушку, стоявшую перед Эгбертом, прислонившись к каменной глыбе, в плотно прилегающей серебристо-серой амазонке и серой шляпе с перьями, никто не мог упрекнуть в том, что она до сих пор была еще ребенком; даже здесь она оставалась знатной светской дамой, ради развлечения приехавшей посмотреть, как трудятся люди. Но Цецилия была обворожительно прекрасна в своей вызывающей, самоуверенной позе, не сомневаясь в победе, сияя красотой, она стояла перед единственным человеком, который не поддавался ее чарам, до сих пор никогда не изменявшим ей.

Может быть, именно эта нечувствительность молодого инженера и подзадоривала избалованную девушку, и она продолжала веселым тоном:

– При виде фантастической картины, в центре которой были вы, я невольно вспомнила старинную легенду о разрыв-траве, чудодейственном жезле горного духа; перед ее силой сами собой открываются все запоры и раздвигаются скалы, обнажая спрятанные в земле сокровища, они блестят в темной глубине и манят к себе избранника, которому предстоит вынести их на свет божий.

В глубокую, темную ночь

Забрал он ларец золотой.

Алмазы, все камни и серебро —

Унес удалец молодой…

Не правда ли, я внимательно отнеслась к урокам Майи?

Произнося слова старинной песни о всемогущей разрыв-траве, Цецилия устремила свои улыбающиеся глаза на Эгберта, но лицо инженера оставалось совершенно неподвижным; оно было чуточку бледнее обычного, однако голос звучал ровно и спокойно.