Помимо этого, кто-то не пожалел времени и сил, чтобы вскарабкаться по маяку и закрепить на стенах заостренные осколки стекла. Эти «шипы» держались на каком-то мощном клее и покрывали маяк от последнего этажа, где находилась сама лампа, до первой трети высоты. Наверху строение опоясывал металлический воротник радиусом метр, укрепленный для надежности проржавевшей колючей проволокой.

Кто-то постарался загородить проход внутрь. Я думала о Слизне и словах на стене, вспоминала обрывки записей участников прошлой экспедиции, их одержимость маяком. Однако, несмотря на все это, я была рада оказаться в прохладной и влажной тени у стены, обращенной в глубь материка. С такого угла попасть в меня было нельзя ни с верхушки маяка, ни из окна посередине. Первую линию обороны я прошла. Если психолог скрывалась внутри, к насилию она решила пока не прибегать.

Стена выглядела так, будто о ней никто не заботился уже очень много лет. Вход в маяк находился за большой неровной дырой. Дверь словно вышибли тараном, и на ржавых петлях болтались только деревянные обломки. Через остатки левой створки внутрь проникала лоза с лиловыми цветами, облепившая всю наружную стену. Утешало одно: какой бы кошмар тут ни случился, это произошло давным-давно.

Внутри, однако, было темно, так что следовало быть начеку. В ходе обучения нам показывали планировку маяка, и я помнила: на первом этаже три комнаты, где-то слева – лестница наверх, а по правой стороне можно попасть назад, в еще как минимум одно просторное помещение. Словом, прячься – не хочу.

Я подобрала камешек и кинула его в дверной проем. Он пролетел мимо выбитых дверей, стукнулся о плитку, потом еще раз и скрылся из виду. Никаких звуков – ни движения, ни дыхания, кроме моего. Тем не менее пистолет я убирать не стала и вошла как можно тише, продвигаясь вдоль левой стены в поисках лестницы наверх.

Во внешних комнатах у основания маяка никого не оказалось. За толстыми стенами практически не было слышно ветра, единственным источником света служили два окошка со стороны входа, так что пришлось включить фонарик. Когда глаза привыкли к полумраку, ощущение заброшенности и одиночества усилилось. Плющ в темноте выжить не смог. Стульев нет. Пол устлан грязью и мусором. Личных вещей в комнатах тоже не осталось.

Посреди широкого открытого пространства начиналась лестница. На ступеньках никого не было, но меня не покидало впечатление, что кто-то прошел здесь совсем недавно. Я уже собралась подниматься, но передумала. Снова пригодился военный опыт топографа: сперва следовало обезопасить тылы и осмотреть заднее помещение. Впрочем, пока я буду наверху, в здание сможет войти кто угодно.

Заднее помещение разительно отличалось от передних. Моего воображения не хватало, чтобы восстановить то, что здесь произошло, – только очень грубо и схематично. Крепкие дубовые столы перевернуты и образуют импровизированную баррикаду. В каждом – куча дыр от пуль, некоторые изрешетило практически целиком. За остатками столов, на стенах и на полу – темные пятна и лужи, свидетельствовавшие о невыразимо чудовищном кровопролитии. Все покрывает пыль, в воздухе витает вонь разложения, тут и там крысиный помет, а в углу – след от спального мешка или кровати, оставленный явно позже произошедшего… Но кто мог спать посреди этой бойни?…

На одном из столов кто-то вырезал свои инициалы: «Здесь был Р. С.» – тоже не так давно. Некоторые бесстыдно оставляют надписи на военных мемориалах, тут же это скорее выглядело как проявление бравады, попытка побороть страх.

Лестница ждала меня, и, чтобы унять подступающую к горлу тошноту, я вернулась к ней и начала подниматься. Пистолет я решила убрать: мне нужна была свободная рука для равновесия. Очень не хватало винтовки топографа – с ней было бы спокойнее.

Подъем вызывал не менее странные ощущения, чем спуск в Башню. Тусклый свет был лучше свечения внутри Башни, посеревшие стены тоже пугали, только по-своему. Их покрывали кровавые пятна: большей частью густые подтеки, разводы, иногда – брызги, как будто не один человек пролил кровь на этих ступеньках, спасаясь от нападавших снизу.

По стене шли надписи, но они совершенно не походили на текст в Башне: в основном инициалы, но попадались и небольшие похабные картинки, а также фразы более личного характера. Некоторые – подлиннее – могли подсказать, что же здесь произошло: «4 ящика с едой 3 ящика с медикаментами питьевая вода на 5 дней если расходовать с умом; патронов хватит на всех если понадобится». Были и признания, но их я приводить не буду. Отмечу только, что они были искренними, будто люди, писавшие их, либо уже умирали, либо знали: им осталось недолго. Так много людей, так много нужно сказать – и так мало это значит.

А еще здесь валялись вещи: ботинок без пары… обойма от автоматического пистолета… заплесневелые пробирки (образцы давно разложились или превратились в тошнотворную жижу)… распятие, которое выглядело так, будто его вырвали из стены… отсыревший планшет с рыжим налетом ржавчины на металлических частях… и – самое жуткое – рассыпавшийся плюшевый заяц с обтрепанными ушами. Скорее всего, кто-то тайком взял его в экспедицию – на удачу. С тех пор как Зону Икс окружила граница, детей тут, насколько я знаю, не бывало.

Примерно на полпути наверх оказалась площадка – именно здесь накануне ночью я заметила первую вспышку. Тишина давила на уши, никаких звуков движения надо мной я не слышала. Из двух окон – слева и справа – поступало больше света. Кровавые подтеки здесь прекращались, но стены по-прежнему были испещрены выбоинами от пуль. Пол был весь усыпан гильзами, но кто-то смел их в сторону, чтобы освободить дорогу к следующей лестнице. У левой стены в куче валялись винтовки и пистолеты, в том числе древние и не военного образца. Трудно сказать, когда из них в последний раз стреляли. Вспомнились слова топографа, и я уже не удивилась бы, попадись мне мушкетон или что-нибудь еще в этом роде.

Все вокруг покрывали пыль и плесень. Напротив крошечного квадратного окошка, за которым виднелся пляж и заросли тростника, на гвозде болталась сломанная рамка с поблекшей фотографией. Стекло, в пятнах и зеленых разводах плесени, пересекала трещина. На черно-белом снимке были изображены двое мужчин у подножия маяка, чуть в стороне стояла девушка.

Одного из мужчин – лет пятидесяти на вид, в рыбацкой кепке – кто-то обвел маркером. Широкое, грубое лицо, правый глаз сверкает орлиным взором, левого почти не видно из-за прищура. Другие черты, за исключением очертаний волевого подбородка, теряются за густой бородой. Мужчина не улыбался, но и не хмурился. Я достаточно общалась со смотрителями маяков и поэтому могла с уверенностью сказать, что это один из них. Было в нем нечто такое (может, из-за того, как пыль странным образом обрамляла его лицо), что заставляло признать в нем смотрителя. Или, может быть, я слишком много времени провела здесь, и мозг начал искать ответы на любые вопросы, даже самые простые.

Округлая громада маяка на фоне была яркой и четкой, дверь еще цела, никакого намека на то, что я увидела здесь. Интересно, когда сделали снимок? За сколько лет до того, как все произошло? Сколько лет смотритель жил по своему распорядку и соблюдал свои ритуалы? Общался ли он с местными, ходил ли в пивную?… Наверное, у него была жена. Может, девушка на фотографии – его дочь. Возможно, его знали все. Или, наоборот, он жил затворником. А может, и то и другое… В любом случае теперь это не имело никакого значения.