Видя, как его уводят, я испытала облегчение. Вины за собой я не чувствовала и предательницей себя не считала. Иного выхода просто не было.

Как я уже писала, мы виделись в исследовательском центре до самого конца. Я слушала кассеты с беседами, но даже под гипнозом он не сказал ничего нового (если только этого от меня не утаили). Я помню лишь неизбывную грусть, сквозившую в его словах: «Я иду по тропе от границы к базовому лагерю. Я иду долго, но знаю, что возвращение будет куда более долгим. Вокруг ни души. Я совсем один. Деревья не деревья, птицы не птицы, а я не я – лишь дух, который бесконечно идет куда-то…»

Именно это я и обнаружила в нем, когда он вернулся: глубокое и безграничное одиночество. Ему словно достался дар, с которым он не знал, что делать, дар, отравивший его существование и в конце концов убивший его. Но убил бы такой дар меня? Я отчаянно искала ответ, когда смотрела в глаза мужу в наши последние встречи. Я хотела проникнуть в его сознание, но безуспешно.

Я продолжала заниматься рутинной работой в стерильной лаборатории, но мысли мои блуждали в Зоне Икс. Мне никогда не узнать, что это такое, не побывав там. Ни рассказы, ни отчеты описать ее не в силах. Поэтому через несколько месяцев после смерти мужа я вызвалась участвовать в следующей экспедиции. Не было еще случая, чтобы в Зону отправлялся родственник одного из прошлых участников. Думаю, меня взяли в качестве эксперимента: чтобы узнать, окажут ли какое-нибудь влияние родственные связи. А может, они с самого начала знали, что я туда пойду.

* * *

К утру дождь кончился, тучи почти рассеялись, и небо снова залила синева. О разразившейся ночью буре напоминали только засыпанные хвоей палатки, грязные лужи да разбросанные по земле ветки. «Ясность» (трудно подобрать другое слово), прежде поразившая мои органы чувств, теперь распространилась в груди. Меня переполняла энергия, и сонливости я не ощущала. Наверное, изменения продолжались. Впрочем, уже все равно; я никак не могла с ними бороться.

Нужно было принять решение: башня или маяк. «Ясность» тянула немедленно вернуться в темноту, нырнуть в башню без лишних раздумий, без плана. То ли это было проявление храбрости и мужества, то ли трусости и полного безрассудства. Однако теперь я знала: ночью на маяке кто-то был. Если психолог укрылась там и мне удастся ее найти, то я смогу кое-что разузнать о башне, прежде чем соваться туда снова. Сейчас это было важнее, чем вчера вечером, потому что количество вопросов росло в геометрической прогрессии.

Когда я собралась обсудить план с топографом, то уже твердо решила идти к маяку.

Утро пахло свежестью и сулило новое начало, но впечатление оказалось обманчивым. Топограф ни под каким предлогом не хотела возвращаться в башню, и маяк был ей в равной степени неинтересен.

– А если психолог там? Ты разве не хочешь проверить?

Топограф посмотрела на меня, как на идиотку.

– Допустим, она там. Значит, у нее позиция на возвышении, откуда просматриваются все окрестности. А еще нам сказали, что там есть схрон с оружием… Нет уж, я лучше встречу ее здесь. Будь у тебя хоть капля мозгов, ты бы поступила так же – если, конечно, не хочешь «проверить», каково живется с пулей в башке… Кроме того, она может прятаться где угодно.

Ее упрямство взбесило меня. Я не хотела разделяться. Во-первых, вдвоем надежнее (нам и в самом деле говорили, что прошлые группы держали оружие внутри маяка), а во-вторых, я была практически уверена: стоит мне уйти, топограф тут же направится к границе.

– Либо маяк, либо башня, – сказала я, пытаясь уклониться от темы. – И для нас было бы лучше сначала разыскать психолога, а потом идти в башню. Она видела, что убило антрополога. Она знает больше, чем говорила.

А про себя я думала: еще день-два – и то, что живет в башне и пишет слова, исчезнет или уйдет так далеко, что нам никогда его не догнать. Правда, из этого следовало, будто башня уходит в землю на бесконечную глубину. От такой мысли делалось дурно.

Топограф скрестила руки на груди.

– Ты правда не понимаешь или прикидываешься? Экспедиции конец.

Она сказала это из страха или просто в пику мне? Как бы то ни было, ее сопротивление и победное выражение лица раздражали.

И тогда я сделала то, о чем теперь жалею.

– Идти в башню, не допросив психолога, – произнесла я, – неоправданный риск.

Мне казалось, у меня получилось сымитировать интонацию психолога, произнося эту установку. Лицо топографа дернулось, взгляд затуманился. Когда он прояснился, я прочла в ее глазах, что она все поняла. Она знала, что я хотела сделать. Это было даже не удивление – скорее, у нее, наконец, сложилось полное представление обо мне. Я же пришла к выводу, что внушениями умеет пользоваться только психолог.

– Ты готова на все, лишь бы добиться своего? – сказала топограф.

У нее винтовка. А у меня?… Я поступила так потому, что не хотела, чтобы смерть антрополога была напрасной. По крайней мере, так я себе говорила.

Не дождавшись ответа, топограф устало вздохнула и сказала:

– Когда я проявляла эти бесполезные снимки, до меня, наконец, дошло. Знаешь, что меня беспокоило больше всего?… Не чудище из туннеля, не твое поведение или поступки психолога, а чертова винтовка. Да, та самая, что я держу в руках. Я разобрала ее, чтобы почистить, и увидела, что она собрана из деталей тридцатилетней давности. Все, что у нас есть, – даже одежда и обувь, – не из нашего времени, а старое, отреставрированное барахло. Мы все это время жили в прошлом, будто в реконструкции какой-то. А зачем? – Она саркастически усмехнулась. – Ты даже не знаешь, зачем!

Это был ее самый длинный обращенный ко мне монолог. Я хотела сказать, что по сравнению с тем, с чем нам уже пришлось столкнуться, эта информация не вызывала большого изумления, но промолчала. Оставалось прояснить только одно.

– Ты дождешься моего возвращения? – Я должна была знать наверняка.

– Как хочешь. – Ни ее тон, ни время, которое она потратила на раздумье, мне не понравились.

– Не обещай того, чего не сможешь выполнить.

Я уже давно не верила обещаниям. Биологическим инстинктам – да. Естественным факторам – да. Обещаниям – нет.

– Иди к черту, – сказала она.

На этом мы и расстались. Держа штурмовую винтовку наготове, топограф села в разваливающееся кресло, а я отправилась на поиски источника ночных огней. С собой я взяла полный рюкзак еды и питья, а также два пистолета, снаряжение для сбора образцов и микроскоп. С ним я отчего-то чувствовала себя спокойнее. Какая-то часть меня, как бы я ни пыталась уговорить топографа пойти со мной, была рада одиночеству: ни от кого не зависишь, ни о ком не беспокоишься.

Пока тропа не свернула в сторону, я пару раз оглянулась: топограф сидела неподвижно и смотрела на меня, словно кривое отражение того, чем я сама была всего несколько дней назад.