Появление Зоны вызвало оторопь и смятение. Надо отметить, что и по сей день немногим известно о ее существовании. По официальной версии правительства, произошла локальная природная катастрофа, вызванная военными экспериментами. Эту историю в течение нескольких месяцев по частям скармливали СМИ – настолько плавно, что для населения она стала частью общей шумихи по поводу проблем экологии. Спустя всего два года о Зоне Икс вспоминали только любители теорий заговора и прочие маргинальные элементы. К тому времени, как я записалась добровольцем и получила допуск к засекреченной информации о том, что произошло на самом деле, Зона Икс стала для обывателей не более чем мрачной сказкой, над которой никто особо и не задумывался. Если вообще задумывался. Забот и без того хватало.

На подготовительных курсах нам сообщили, что первая экспедиция отправилась в Зону через два года после «Явления», когда ученые нашли способ пробиться через границу. Именно первая экспедиция разбила базовый лагерь, составила приблизительную карту Зоны Икс и отметила на ней основные ориентиры. Им открылась девственная пустошь, без всяких следов человеческой жизни, над которой стояла, можно сказать, неземная тишина.

– Я чувствовал себя свободнее, чем обычно, но в то же время и более скованно, – говорил один из участников экспедиции. – Мне казалось, можно делать что угодно – при условии, что я не против того, чтобы за мной наблюдали.

Другие участники упоминали об ощущении эйфории и нестерпимом сексуальном желании, которые нельзя было объяснить и которые руководство в итоге сочло несущественными.

Если и было в отчетах что-то подозрительное, это следовало искать в мелочах. Например, нам не показали дневники участников – только дали послушать длинные беседы, записанные на пленку. По мне, это означало, что нас не хотели приобщать к их реальному опыту (впрочем, тогда мне это казалось паранойей).

Некоторые описывали заброшенную деревню, и в их словах я улавливала несоответствия: уровень упадка и разрушения указывал на то, что деревню забросили не пару лет назад, а значительно раньше. Впрочем, даже если кто-то и обращал на это внимание, из всех отчетов эти замечания вымарали.

Теперь я знала наверняка: записи нам прокручивали по той простой причине, что какой бы секретной ни была эта информация, обладание ею ни на что не влияло. Отсюда следовал лишь один логический вывод: руководство знало, что домой мы вернемся не все. Если вообще вернемся.

* * *

Заброшенная деревня практически слилась с естественным ландшафтом. Я, собственно, даже не заметила, как наткнулась на нее. Дорога нырнула в лощину, и вот она: десяток с небольшим домов в окружении чахлых деревцев. Крыш почти не осталось, и тропа, вившаяся между домами, терялась под крошкой и обломками. Некоторые деревянные стены еще стояли, черные от гнили бревна поросли лишайником, но большей частью обратились в труху. Можно было заглянуть внутрь домов. Там валялись остатки стульев и столов, детские игрушки, сгнившая одежда, упавшие потолочные балки, покрытые мхом и плющом. Над всем этим запустением стоял резкий запах какой-то химии и гниющей падали. Некоторые дома практически сползли в проток и стали похожи на скелеты тварей, пытающихся выбраться из воды. Складывалось ощущение, что поселение забросили лет сто назад, осталось лишь смутное напоминание о случившемся.

В комнатах, когда-то служивших кухнями, гостиными или спальнями, попадались растительные фигуры из мха и лишайника высотой метр-полтора и больше, практически бесформенные, но в которых угадывалось подобие конечностей, голов и туловищ. Они как будто слегка покачивались от ветра или собственного веса. А может, просто показалось.

Одна такая «композиция» поразила меня до глубины души. Четыре фигуры – одна «стояла», а три другие разложились настолько, что будто «сидели» на диване за кофейным столиком (точнее, за тем, что от него осталось). Все они были повернуты лицом в дальний угол гостиной, к груде кирпичной крошки, образовавшейся на месте камина и печной трубы. Сквозь затхлость и сырость неожиданно прорезался аромат лайма и мяты.

Ни о «композиции», ни о ее смысле или моменте прошлого, запечатленном на ней, думать не хотелось. Я не чувствовала умиротворенности – лишь какую-то незавершенность. Пора было идти дальше, но сперва я взяла образцы. Нужно было задокументировать каждую находку, но фотографий было недостаточно. Я срезала комок мха со «лба» одной из фигур, подобрала несколько деревянных щепок, даже соскребла плоть дохлых животных: лисы, всей скрюченной и засохшей, а также какой-то крысы, которая погибла день или два назад.

На выходе из деревни случилось странное. Ко мне сквозь проток, разрезая воду, двигались две линии. Я перепугалась, достала бинокль, но он оказался бесполезен: вода в солнечных бликах была непрозрачной. Что это: выдры? рыбы? еще что-то?… Я приготовила пистолет.

Тут из воды выпрыгнули дельфины. Мне показалось это настолько же необычным, как первый спуск в Башню. Да, я знала, что местные дельфины адаптировались к пресной воде и иногда заплывали сюда из моря. Однако, когда мозг ожидает чего-то определенного, любое не отвечающее ожиданиям происшествие удивляет. Затем произошло нечто еще более выбивающее из колеи. Проплывая мимо, ближайший из дельфинов склонил голову набок, и я на мгновение встретилась с ним глазами. Взгляд оказался не дельфиний, а почти человеческий, причем до боли знакомый. Дельфин тут же отвернулся, и оба они снова скрылись под водой, так что проверить еще раз не было возможности. Я стояла и смотрела им вслед, а они двойной линией плыли дальше, к заброшенной деревне. Меня посетила пугающая мысль: неужели вся природа вокруг – не природа, а что-то вроде маскировки?

Потрясенная этим, я продолжила свой путь к маяку. Теперь он стал больше, давил тяжестью и властностью, весь в черно-белую полоску, с красным верхом. Пока я не дойду до него, укрыться негде. С возвышения наблюдатель увидит во мне нечто, выделяющееся на фоне ландшафта. Нечто чужеродное. Возможно, даже опасное.

* * *

До маяка я добралась незадолго до полудня. По дороге я не забывала пить и даже перекусила, но все равно чувствовала себя усталой: видимо, сказывался недосып. Кроме того, последние метров триста оказались очень напряженными. Я не забыла о предупреждении топографа и держала пистолет у бедра. Не аргумент против мощной винтовки, но все же лучше, чем ничего. Я не сводила глаз с окошка посередине черно-белой, выложенной спиралью стены маяка и панорамных окон наверху, готовая среагировать при малейшем намеке на движение.

Маяк находился прямо перед гребнем дюн – изогнутых, как накатывающая на океан волна, – за которыми простирался пляж. Вблизи он действительно напоминал крепость (во время обучения об этом почему-то умолчали). Подтверждалось ощущение, которое сложилось у меня по дороге: трава была высокая, но в радиусе четверти километра вдоль тропы не росло ни одного дерева, все срублены. Еще за десять километров я увидела в бинокль закругленную стену метра три в высоту, торчавшую со стороны, обращенной к болотам. Она явно не входила в изначальную конструкцию.

Со стороны моря, на вершине осыпающейся дюны, возвышалась еще одна стена, даже более укрепленная. Венчали ее куски битого стекла. Подойдя ближе, я разглядела бойницы для винтовок. Стена грозилась опрокинуться со склона на пляж, но этого не происходило: видимо, строители – кто бы это ни был – глубоко заложили фундамент. Создавалось впечатление, что кто-то защищал маяк от нападения с моря. Мне не нравилось это зрелище, так как подобное могло прийти в голову только очень изощренным безумцам.