— жемчужину архиепископского борделя. Но даже в этом качестве математик счел ее потрясающе красивой из-за того, как она отражала свет свечей. Митра была сделана из незнакомого ему радужного материала.

На следующий день математик пришел к кардиналу в кабинет, чтобы рассмотреть ее поближе. Взяв митру в руки, понял, что украшавшие ее распятия и символы Слова Божия не написаны, вопреки его предположению, красками по атласу, а мастерски сделаны из перьев: походило больше на миниатюрный филигранный алтарь, чем на рисованное изображение. «Откуда она взялась?» — спросил он кардинала. «Из места под названием Мечуакан[67], в Индиях». — «А кто мастер?» — «Тамошние индейцы». Математик покрутил митру, накануне сверкавшую ярче. Работа, конечно, удивтельная, но вчера казалось, будто она излучает свет, и теперь неприятно сознавать, что это было своего рода наваждение. «Почему она не светится, как на ужине?» — вымолвил он, обнюхав митру и взвесив в руке. «Загадка индейцев — загорается только при свечах». Кардинал долго отнекивался, но ученый все же выпросил митру на несколько часов — исследовать с помощью самых мощных своих линз. Вернул на следующий день, под впечатлением.

Математику не довелось разработать теорию света, подобную его же параболической теории, в которой, кстати, отлично объяснялась траектория летящих снарядов, что очень помогало художнику прикарманить монету-другую на теннисных кортах. Остались лишь мечты. В письме к Пьетро Дини от 1615 года он говорит о радужных перьях из Индий и светящемся камне, который ему удалось с большим трудом заполучить в Падуе. А в другом письме, после тюремного заключения, заявляет, что был бы рад всю жизнь провести в темнице на хлебе и воде, если бы это позволило ему собрать воедино разрозненные идеи о потоках света.

«Это всё чертов математик, — сказал герцог поэту, когда бойня второго гейма завершилась. — Весь первый сет что-то складывал в уме. Кто знает, что он там ему втолковывал в перерыве. Видишь, он нашел место, где тебе его не достать». Поэт поднял брови. «А я и не заметил», — сказал он.

Te Deum[68] на развалинах

28 февраля 1525 года, в Жирный вторник[69], императору Куаутемоку приснился пес. Он спокойно — спокойствие неизбежно, если ты прикован к койке цепями, — дождался пробуждения Тетлепанкецаля, владетеля Такубы[70] и своего сокамерника, и рассказал ему сон. «Точно?» — спросил заспанный принц у императора, который несколько часов кряду сверлил взглядом потолок их захудалой темницы. «Точно, — подтвердил Куаутемок, — пес всю ночь сидел напротив и лизал мне ноги». Тетлепанкецаль провел по лицу тыльной стороной руки; загремела цепь. «Какие ноги?» — фыркнул он.

К этому масленичному вторнику император вот уже тысячу триста три вечера подряд засыпал в надежде, что самое дурное из всех дурных предзнаменований смилуется над его несчастным обезноженным и обезрученным, да еще зачем-то скованным цепями телом.

С той ночи, когда отряд тлашкальтеков[71] схватил его при попытке сбежать из Мехико и возглавить последний очаг сопротивления в одном из прибрежных селений на озере Тескоко, Куаутемок ежедневно молил всех своих богов даровать ему смерть. По неизвестным по сей день причинам Эрнан Кортес решил сохранить жизнь ему и правителю Тетлепанкецалю, находившемуся с императором на последней чинампе[72], которой суждено было бороздить воды озера Мехико.

Юный император Куаутемок защищал Теночтитлан как мог. У него не осталось родственников, которым можно было бы передать престол. 13 августа 1521 года, в День святого Ипполита, его взяли в плен. Весть быстро разнеслась по городу, и защитники высыпали безоружными на улицы, возможно надеясь выпить глоток свежей воды прежде, чем их истребят: испанцы с первого дня осады перекрыли приток, а в озере Тескоко вода была серная и к питью непригодная. Они вышли из домов дерзко и безразлично, поскольку поклялись богам, что если не будет города Мехико — «основания мира», — то не будет и мексиканцев. Грабежам, изнасилованиям, убийствам, травле собаками они не сопротивлялись, радуясь, что уходят быстро.

Теночтитлан пал негромко. Хотя планетарные последствия этого события, вероятно, превосходили последствия столь же значимых событий — падений Иерусалима и Константинополя — и во всех трех случаях целые миры рушились и тонули в море крови и дерьма, напруженном взбесившейся Историей, в Теночтитлане все будто просеивалось сквозь меланхолию вины, словно одержавшие окончательную победу понимали: они ломают нечто, чего не смогут восстановить.

В письме Кортеса к королю с известием о том, что позвоночник мексиканской империи перебит, нет ни капли радости. Как будто за три месяца осады он так же обессилел и осатанел от голода и жажды, как побежденные. Никаких торжественных церемоний, никаких триумфальных шествий. Пропели «Тебя, Бога, хвалим» среди развалин и отправились заниматься скучнейшим делом — разбивать растерзанный город на участки.

13 августа 1521 года в документах упоминается неохотно и только в связи с пленением Куаутемока. В этой войне не было бы ни одного героя и, возможно, ни одного негодяя, если бы при разграблении города добравшиеся до дворца Моктесумы[73] испанцы не обнаружили, что там и в помине нет никаких сокровищ — и добытого золота даже близко не хватит расплатиться с войском, вот уже несколько лет дожидавшимся награды. Тогда генерал-капитан принял первое из неудачных управленческих решений, последовавших за блестящими решениями военными: не убивать Куаутемока, а использовать в качестве козла отпущения и публично пытать, чтобы тот признался, где скрывает несуществующие золотые горы.

Императору жгли ступни и ладони кипящим маслом. Его не убили, хотя он просил Кортеса о смерти — сначала вежливо, потом сквозь зубы, потом сквозь проклятия. В хронике Берналя Диаса дель Кастильо[74] — или того, кто писал под его именем, — живо ощущается сострадание к императору и стыд за капитана.

Спустя тысячу триста три ночи после пытки, в Жирный вторник 1525 года, индеец Кристобаль Мексикальцинго зашел в темницу, находившуюся в месте, ныне называющемся Кампече, чтобы отвести императора и владетеля Такубы к Кортесу, и застал их улыбающимися.

Куаутемок умер тем же утром на гарроте, в темноте и без суда. По слухам, его обвинили в абсурдном восстании хромых против завоевательной экспедиции в Ибуэрас и Петен[75], в которую генерал-капитан потащил его за собой в цепях, чтобы не оставлять в возводимом заново Мехико.

Есть известное изящество в том, что убийство пришлось на Жирный вторник: пленный, безно-гий и безрукий Куаутемок сыграл очевидную роль развенчанного карнавального короля, которому надлежит умереть, чтобы мир погрузился в предвечные воды Пепельной среды и сорок дней спустя воскрес.