Как знать! В другой, не столь бесчестной стране, где у бедного, но даровитого юноши есть шанс преуспеть в жизни, все могло бы сложиться иначе. За пределами косного испанского общества – пустого, напыщенного и лицемерного – я мог бы достичь большего. Я верил, что наделен подлинным талантом. И эту веру не смог бы убить никто – даже всемогущий испанский король.

Теперь, если я хотел стать хозяином собственной судьбы и достойно встретить старость, мне оставались только два пути: великого поэта или доблестного солдата. Стать известнейшим поэтом и воином своей эпохи – что может быть благороднее? Другой заветной мечтой были лавры драматурга: перед глазами у меня стоял пример Лопе де Руэды. Что ж, куда бы ни завела меня жизнь, сейчас мне предстояло покинуть Испанию и сберечь правую руку. Когда-нибудь я вернусь к испанскому двору в лучах славы и с карманами набитыми золотом. Я знал: это только вопрос времени.

Я въехал в Темблеке на рассвете, когда труппа маэсе Педро, собравшаяся на главной площади, уже готова была отправляться на юг.

– Отдаю себя на вашу милость, маэсе, – сказал я, войдя к нему в шатер. Затем я объяснил старому другу, что рискую расстаться с одной из конечностей, если не найду способа в ближайшее время покинуть Кастилию.

– Ни слова больше, Мигель, – оборвал меня Педро. – Ты член нашей семьи.

Он сделал паузу, оглядывая меня с головы до ног, и добавил:

– Но ты не можешь ехать в таком виде. Надо бы переодеться.

Так я оказался в женском платье и парике, в одном фургоне со своим приятелем-актером и его женой по имени донья Матильда. Следующие несколько дней мне предстояло выдавать себя за их дочь Николасу.

Когда мы тронулись в путь, я поминутно оглядывался, ожидая увидеть далеко позади клубы пыли. Но шли часы; я поверил, что мне удалось ускользнуть от погони, и целиком погрузился в воспоминания о первой встрече с маэсе Педро. Это случилось в Кордове, на Пласа-дель-Потро. Я возвращался домой из иезуитской школы, где освоил те ничтожные крохи латыни, которыми и владею по сей день. Труппа давала спектакль об обреченных возлюбленных, сопровождавшийся песнями, плясками и производивший чрезвычайно сильное впечатление. После окончания пьесы пестро разодетые актеры, и короли, и отверженные (какой мужчина в здравом уме будет рядиться в женское платье?), вышли из-за наспех сооруженных кулис и смешались с толпой, объявляя о вечернем представлении. Я был очарован. Кто эти люди? Как они овладели искусством столь удивительной метаморфозы?

Я со всех ног бросился домой, вбежал на кухню, где мать с сестрой Андреитой готовили суп косидо, и взмолился:

– Мама, мама, можно мне пойти вечером на представление?

Мать смерила меня гневным взглядом:

– Так вот где ты шатался вместо того, чтобы пойти прямо домой и сесть за уроки?

– Матушка! – Я все еще не мог отдышаться. – Это пьеса о мавританской принцессе, которая сбегает с возлюбленным-христианином. Я должен это увидеть!

– Довольно, Мигель. Где я возьму целый мараведи на такие забавы? Ступай делать уроки.

И она принялась ожесточенно кромсать овощи.

– Но, матушка… – начал было я.

– Довольно, Мигель. – И мать рассекла пополам зеленый капустный кочан, которому предстояло окончить свои дни в супе. – Тебе что, ничего не задали?

Я бросился в комнатушку без окон, которую делил с Родриго, и сжался в темном углу у сырой стены. Там и нашла меня Андреита – кусающего ногти и трясущегося от ярости. Она села рядом и обняла меня за плечи.

– У меня есть несколько реалов, – ей удавалось немного подрабатывать вязанием и вышиванием, – и я бы тоже с удовольствием взглянула на этот спектакль. Пойдем вечером вместе. А теперь, Мигелучо, не расстраивай матушку и выучи уроки.

Мое отчаянье мгновенно сменилось счастьем. Я расцеловал лицо и руки сестры:

– Спасибо, Андреита! Спасибо!

В сгустившихся сумерках, глядя на актеров – их костюмы поражали воображение, лица были покрыты яркими красками, а язык казался выразительнее и проникновеннее привычного испанского, столько в нем было двусмысленностей и каламбуров, – я впервые ощутил, что дышу полной грудью. Меня неудержимо влекло их общество. Возможно, думал я, если я буду общаться с ними все время, то овладею их искусством и когда-нибудь тоже смогу говорить так красиво и изображать на сцене принцев и принцесс, королей и королев, христиан и мавров, школяров и дураков, воров и рыцарей.

Придя на следующее утро в школу, я подивился, сколь докучливы, глупы и простоваты мои учителя и однокашники. Казалось, что все они вытесаны из одного грубого камня. Той весной, едва закончив уроки, я мчался к актерам. Я помогал им кормить лошадей, убирать навоз, носил воду из городского фонтана, а взамен слышал добрые шутки и пользовался правом посещать представления бесплатно.

Особенно крепко мы сдружились с Канделой, которая была вдвое старше меня. Она помогала на кухне и присматривала за маленькими братьями и сестрами. Глаза ее были зелены, как молодые листья апельсинового дерева в весеннюю пору, а волосы черны, словно уголь. Бойкий нрав отличал ее от всех прочих знакомых мне девушек – застенчивых и скромных. Работая по дому, она распевала романсы и пританцовывала босиком. Мужчины просто пожирали ее глазами. Кандела ни разу не переступала порога школы, одежда ее состояла из грязных лохмотьев. Стоило мне упомянуть об этом Андреите, как она тут же собрала сверток с вещами, из которых уже выросла. Минуты, проведенные с Канделой, были, наверное, счастливейшими в моей жизни. Она обращалась со мной, словно старшая сестра с младшим братом.

– Вы только посмотрите на этих влюбленных пташек, – дразнили нас актеры, заставляя меня заливаться краской стыда. – Да она ему в матери годится!

Или:

– Кандела, ты просто приворожила этого мальца. Может, найдешь себе настоящего мужчину?

Или еще:

– Бедный Мигелино, у него уши горят, аж дымятся. Кандела, тащи-ка его к реке, да побыстрее, и макни головой в воду, пока у него мозги не сварились.

Кандела только звонко хохотала, целовала меня в щеку и кричала насмешникам:

– Ладно-ладно! Просто у вас-то самих в штанах чешется!

Кандела была первой девушкой, которую я поцеловал, – не считая, конечно, сестер.

Моя мать так пеклась о том, чтобы ее детям всегда хватало еды и чистой одежды, что не заметила, как я подпал под чары театра, – покуда встреченный на рынке сосед не спросил ее, не собираюсь ли я в актеры, уж больно много времени провожу с труппой маэсе Педро. В тот же вечер, прежде чем отправиться спать, матушка позвала меня на кухню, где нас никто не мог услышать, и усадила к себе на колени. В глазах ее читалась тревога.

– Мигель, прошу тебя, – сказала она с горечью, – держись подальше от этих беспутных актеров с их жалкой жизнью. Умоляю, не иди по стопам отца. Довольно нам и одного мечтателя в семье. Господь дал тебе острый ум, так выучись какому-нибудь полезному ремеслу.