Услышав, что рожать нужно только в больнице, забеспокоились и Фрол Петрович, и Василий Антонович. Обычно-то в те времена дома рожали, даже царицы и графини.

– Мне сложно привезти с собой все инструменты, которые могут потребоваться, – сказал доктор Богомазов. – Возраст. Первые роды. Ребенок крупный… Лучше у меня в больнице.

Дату родов он определил и велел прибыть дня за три, предполагая, что все может пойти по незапланированному сценарию. Может, изначально знал, что велика вероятность печального исхода, но надеялся на лучшее и не хотел заранее расстраивать Аполлинарию Антоновну.

Мужу и брату Николай Аристархович обещал сразу же прислать посыльного с новостями.

Роды начались на следующий день после того, как Фрол Петрович привез супругу к доктору. Девочка родилась мертвой.

И теперь Аполлинария Антоновна смотрела или в давно требующий ремонта потолок, или на кресты, уходящие вдаль. Вскоре на кладбище добавится еще одна могилка – ее крошечной дочери, которую даже покрестить не успели. На кладбище была церковь, Николай Аристархович прекрасно знал батюшку и частенько приглашал его к тем, кто хотел исповедоваться или прочитать отходную. Можно ли будет отпеть ее девочку, невинную душу, ангелочка, который сразу же улетел в тот мир? Аполлинария Антоновна не знала.

Кто-то зашел в палату, где она почему-то лежала одна. Обычно всегда больница была переполнена, а тут Аполлинария Антоновна оказалась в одиночестве в четырехместной палате, хотя за стеной и на улице слышались голоса. И, как и всегда здесь, она слышала стоны, плач… Хотя бывала и радость – выздоровление, рождение ребенка.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Николай Аристархович, усаживаясь на соседнюю койку. Он взял руку Аполлинарии, проверил пульс. Ей было так плохо, что она даже не узнала шаги доктора!

И как она могла себя чувствовать?! Что за дурацкий вопрос?

– Я говорю про физическое состояние, не душевное.

Какое физическое? Она умерла! Умерла вместе со своей дочерью! Ее нет! Осталась одна физическая оболочка. И что будет с Фролом Петровичем? С братом Васенькой?

– Я смогу еще иметь детей? – все-таки спросила Аполлинария Антоновна.

Доктор Богомазов долго не отвечал. Аполлинария Антоновна повернулась к нему и увидела печальное лицо пожилого врача. Казалось, что даже его бородка грустно опустилась.

– Я бы не советовал вам рисковать, – наконец сказал он.

– Я могу…

– Вы можете забеременеть. Но это смертельно опасно для вас, и очень высока вероятность… повторения того, что случилось в этот раз.

Второй раз она такое не перенесет… Если бы была гарантия рождения живого ребенка, то Аполлинария Антоновна обязательно рискнула бы.

– Сейчас к вам зайдет одна ваша знакомая. Она хочет с вами поговорить. Знайте: я хочу вам помочь. Вам обеим. И сделаю все, что от меня зависит. Нужно только ваше согласие.

Какая знакомая? Какое сейчас дело Аполлинарии Антоновне до каких-то знакомых?!

Николай Аристархович вышел, а в палату вошла…

– Аня? – удивленно спросила Аполлинария Антоновна.

Это была одна из ее подруг по Смольному институту. Пути-дорожки их разошлись, и они не виделись много лет. А в годы учебы очень дружили и любили вместе играть на рояле в четыре руки.

Аполлинария Антоновна помнила Анну красавицей. Какие у нее были шикарные волосы – коса толщиной в руку! А брови, пушистые ресницы… Коса никуда не делась, но сейчас Аня была очень бледной и плакала. «Как из склепа», – почему-то подумала Аполлинария Антоновна. Хотя они же в больнице. Сюда здоровые не попадают. Ну, если только рожать…

– Аня, что с тобой?!

Аполлинария села на кровати, потом встала и помогла Анне добраться до соседней койки, уложила ее. Анне явно было хуже, чем ей. То есть хуже физически. Душевно так плохо, как ей, не могло быть никому.

Или могло?

Еще как могло.

– Я только что родила ребенка, – сказала Анна.

– Мертвого? – вырвалось у Аполлинарии.

– Нет, живого. Здоровенького мальчика.

И Анна горько заплакала.

Аполлинария не понимала, из-за чего же тогда Анна плачет. Живой и здоровый ребенок – это же счастье! Она должна плясать от счастья. Аполлинария бы плясала. Аполлинария бы…

Аполлинария Антоновна держала руку другой бывшей смолянки в своей и пыталась ее утешить. Только совсем не понимала, почему она утешает Анну, а не наоборот.

– Я не могу оставить себе ребенка, – наконец сказала Анна между рыданиями.

– Ты родила без мужа? – поняла Аполлинария Антоновна. – Отец ребенка обесчестил тебя и бросил?

– Он умер.

– И оставил тебе только долги?

Анна посмотрела на Аполлинарию и печально улыбнулась:

– Я могу содержать ребенка, Поля. Но его могут убить. То есть его точно убьют, если узнают, что его отец – граф Разуваев. Это же сын, наследник! Титула и всего, что к нему прилагается.

– Но ведь граф Разуваев недавно погиб! Я сама читала в «Ведомостях»…

– Был убит. Но мы успели обвенчаться.

– Но тогда почему…

– Потому что слишком много претендентов на графский титул, усадьбу, особняк в Петербурге, все остальное… Потому что граф Разуваев – это… на самом деле… Нет, я не имею права говорить! Поля, меня ненавидели очень многие из окружения графа, а уж члены его семьи… Ребенок не получит ничего. И не надо! Не в этом дело. Я же говорю, что могу его содержать. Граф Разуваев меня обеспечил. Но ребенка убьют, если я оставлю его себе! Наследнику графа Разуваева не жить!

– Как я могу тебе помочь, Аня? – спросила Аполлинария Антоновна. Помощь другим помогает легче пережить собственное горе.

– Возьми моего ребенка, Поля. Я… знаю, что у тебя случилось. Пусть все считают, что ты родила здорового мальчика, а я – мертвую девочку. У тебя будет ребенок, Поля! Живой, здоровый ребенок. Ведь твой муж и брат еще не знают, что у тебя… Им же еще никто ничего не сообщил? Девочку я похороню. Если захочешь, сама сможешь ухаживать за могилой. Нет, лучше я. Или вместе, чтобы родственники Разуваева ничего не заподозрили. А я стану крестной своего собственного сына. Буду помогать деньгами. Я же могу делать подарки своему крестнику? Никто ничего не заподозрит. Мы же с тобой вместе учились. Потом встретились здесь, в больнице. Ты пригласила меня стать крестной. Поддержала на похоронах мертвой девочки. Только ты должна держать язык за зубами. Всегда, до гробовой доски. Никому и никогда не проговориться!