на ветру под открытым небом спать». – «А она тебе дочка?» – «А кто еще? Не по силам из Галилеи одному идти, без провожатого. Жена, благословенной памяти, умерла, сыновей Бог не дал». А я ни жива ни мертва, молю Боженьку, чтоб ты, Яшенька, не заплакал. Благословен Ты, Господи, Боже наш, Царю мира, благословен Ты, Господи, Боже наш, Царю мира, благословен Ты, Господи, Боже наш, Царю мира… Но ты тихонечко лежал, Ангел губки тебе держал. Так и ушли они. А теперь – спать.

– Нет, еще одну историю. Расскажи, как ты родилась – сначала ходить не могла, думали: так и будешь ползать, как змееныш в пыли. А ты вдруг по ступенькам дома молитвы взбежала, не оборачиваясь.

– В следующий раз.

– Ну, мати… ну, только одну, совсем коротенькую…

– Нет. Ты обещал, что после этой будешь спать.

– Я не говорил: «да». Я сказал: «честное слово». А честное слово врать готово. Поэтому никогда не клянись. И пусть твое «да» будет «да», а «нет» – «нет». Ну, пожалуйста, вот такусенькую, с капелюшечку моей крови.

Тот еще мальчик.

2

Время, когда он не давал спать, и само уже золотой сон: «Мати, а расскажи, как…». Теперь не давал уснуть страх за него. По целым дням где-то носится, не кормленный. «Женщина, – взял за правило так ее называть, сперва в шутку, потом вошло в привычку, – женщина, Господь позаботится, чтобы птичкам небесным было что поклевати».

В школе жаловались, что Яшка не моет рук перед едой. «Лучше, – говорит, – есть грязными руками, чем питаться грязными мыслями». А еще изводит меламеда (учителя) каверзными вопросами.

– Мори́!

– Чего тебе, Яшуа?

– Не рассеет ли мори́ мрак моего неразумения?

– И чего же ты не разумеешь – чего?

– Некто взял в жены племянницу свою, доводясь ей деверем.

«Опять двадцать пять», – думает учитель.

– А сказано: наготы дочери сестры твоей не открывай, ибо это нагота сестры твоей. И наготы жены брата твоего не открывай, ибо это нагота брата твоего. Где слова осуждения?

От учителя требовалось не больше и не меньше как осудить правителя Галилеи, «хорошего Ирода».

Учитель парировал жестоко:

– А там еще сказано, что сын бляди и до десятого поколения не войдет в собрание сынов израилевых. Да или нет?

– Да. Мори́ не сказал, кто из нас бен зонá, – глядя своими ясными наглыми глазами, Яшка переходил на еврейский, который знал не хуже арамейского, одному Богу известно откуда, и уж точно своими познаниями превосходил учителя. – Ми ху бен зона?

– «Кто, кто», на кого указал Майсей-рабейну – вот кто. А ты в кого пальцем тычешь, Яшуа бен… – меламед многозначительно помолчал, пожевал как бы в сомнении, – …бен Ясеф? И не вздумай отвечать! Сперва выйди и хорошенько подумай.

Яшкины успехи из целебного масла превращались в кипящее: с такой воинственностью страшно быть первым учеником.

Рождение Яшуа – тема щекотливая, принимая во внимание годы реб Ёсла, неоперившуюся юность Мэрим и злые языки. Грех, не будучи искуплен подобающим наказанием, пятнал каждого из братьев: Якова – Кубу, который без пяти минут старший в доме; «дохлого» Яхуду – Юдьку, не вышедшего ростом, перемножавшего в уме любые числа, как настоящий грек; Симеона-заику – Шимика, заикавшегося с тех пор, как повстречал медведя на пути из Кфар Каны домой; рыжего Ёсия – еще одного Яшку в доме, который учился из рук вон плохо, зато мог на глиняной табличке, вместо цифири и письмен, изобразить медведя, как будто сам его повстречал.

Но реб Ёсл признал дитя, рожденное Мэрим. И попробовал бы кто-нибудь из них – или при них – усомниться в его отцовстве. По Закону ложное обвинение в грехе равносильно его содеянью. Поэтому ложное обвинение в прелюбодействе приравнивается к прелюбодейству, ибо не только око за око и зуб за зуб, но и грех за грех. Обидно быть побитым камнями «за грех лишь мысленный».

Насмешливое прозвище «Ёсл-обручник» все же закрепилось за дряхлым супругом четырнадцатилетней девочки, которую добрый человек не ославил «неверницей», а, жалеючи, хотел потихоньку спровадить к тете Лизе, ее тетке, в гостях у которой с нею и приключилась эта беда. Но в конце концов передумал: жена нужна в доме. Сказал же Господь: не добро быти человеку единому. И сон приснился, что оставляет ее у себя. Яшка звал Ёсла-обручника «тату», и этой щекотливой темы уже никто не смел коснуться.

Мэрим не ходила до трех лет – «змеенышем влачилась во прахе» – поздно начала говорить, ни у кого не было сомнений, что она до срока вернется в лоно Авраамово. Ее родители были бедняки с завидной родословной. Они жили подаянием, чем умножали чужое благочестие. За это им воздалось: молитвами тети Лизочки, сестры матери, удалось пристроить Мэрим в синагогальный приют для девочек из таких же честных семейств, как ее. Там учились женскому уму-разуму, для чего было довольно и одной строки молитвы, а в остальном с утра до вечера упражнялись в трудолюбии. Но ткать из пурпурной пряжи половозрелому девству в тех стенах уже было возбранно, эта ткань уже ткалась в доме мужа, которому девочка обручалась – как Мэрим реб Ёслу.

– Мати, а расскажи, как Ангел весть тебе принес, – приставал когда-то Яшка, готовый в тысячный раз слушать одно и то же, только бы не спать.

– Тку я пурпурный покров и вижу: золотая игла проткнула комнату. На острие иглы Ангел. «Мирэлэ, – говорит, – радуйся». А я не Мирэлэ. У нас так одну девочку звали – меня никогда. Я думала, он меня за нее принял. Смутилась и говорю: «Мирэлэ – это не я, это недоразумение». А он: «Нет, ты. Царь Небес к тебе меня послал, потому что ты обрела прелесть в Его очах». – «Но как же, – говорю я ему, – я замужем, мой муж хоть и старенький старичок, но все равно разве так можно?» – «От Духа Святого можно. Он снизойдет на тебя, и понесешь дитя под сердцем, которого назовешь Яшуа. Твой Яшуа будет вылитый Отец, а когда вырастет большой, то займет трон царя Давида. Царь Давид ему тоже отец – по материнской линии. Поздравляю, Мирэлэ, с Царем Иудейским, царству которого не будет конца. И помни, у Всевышнего слово с делом не расходится. Твоя тетка страдала бесплодием, а теперь с Божьей помощью на шестом месяце». – «Хорошо, – говорю, – я согласна. Как скажешь». Но для этого, оказывается, надо было пойти в Хеврон иудейский. Муж тети Лизы, человек великой праведности, служил дежурным коэном[2] при хевронской пещере. Вот тогда и снизошел