– Китайская дешёвка, – буркнул детектив. Он стал рыться по кухонным ящикам и, найдя наконец рулон из пакетов, положил заколку в один из них. Завтра он отдаст вещдок на экспертизу.

Морис жил в небольшой квартирке: прихожая, через шаг холодильник и мойка, можно сказать, кухня в прихожей или наоборот. Окно освещало полкомнаты, кухня и была половиной комнаты, в неё буквально врезалась кровать. За окном находилась пожарная лестница. Мимо Мориса часто ходили по лестнице: непонятные люди в широких штанах, понятные женщины в длинных блузках, или то были короткие платья… Морис давно не смотрел на девиц. Ничего хорошего от них он не ждал.

Всё, что он когда-либо имел, отошло его жене и её любовнику. Тот прохиндей работал юристом, они оказались в сговоре. А Бенджи остался в этой квартире, на третьем этаже четырёхэтажного дома времён Великой депрессии, или каких-либо других времён, но застал он немало депрессий. Депрессию несчастного художника, что жил на втором, тот писал картины и разрывал их, писал и разрывал. Морису даже казалось, он писал, чтобы разрывать. Депрессию мадам Аннет, все знали, что она мадам, но никто не видел почему. Скорее всего, она была вдовой, скорее всего, вдова была безутешна, ведь кто бы её ни утешал, больше пары дней не задерживался. Дом застал депрессию великого фотографа. Сеньор Альваро жил над Морисом и всем говорил, что великий, а его фотографии крали, бесстыдно крали и побеждали с ними на выставках. Никто и не спорил с несчастным фотографом, все соглашались с его величием, всем было не до него. Было ещё много других депрессий, они заселялись и выселялись из дома, парочку вынесли ногами вперёд.

Морис позавтракал холодной пиццей и принял чуть тёплый душ. Когда-то у него была своя ванная, в том доме было две ванные комнаты, сейчас же не было ничего. Морис надел старый костюм, а поверх измятый плащ, нащупал в кармане вчерашний вещдок и вышел на улицу.

Захлопнув дверь престарелого «форда», в котором через раз закрывались замки, Морис поехал в участок. Такие машины перестали выпускать ещё в 98-м, но Морис не переставал в неё верить, да и зарабатывать больше не начинал.

В участке работа кипела. По отделу бегали сотрудники, трезвонили телефоны без устали, сбрасывая и принимая звонки. Секретарша Глория, что всегда опаздывала с поводом и без, распечатывала уже не первый бланк для капитана. «Позвони ещё раз в правовой отдел», – кричал ей вслед капитан.

«Значит, не раз уже звонила, – подумал Морис, – что за ерунда», – оглядывался он. Офицеры стояли у кофемашины и громко смеялись, травя анекдоты. Двери соседних кабинетов впускали и выпускали людей.

– Эй, Морис, – крикнул из-за стола Ронни, – чего опоздал?

Детектив понял, что проспал. Утром он вроде бы встал в шесть, но и часы его тоже встали, ещё вчера в шесть вечера, в доме убитой Саманты Стюарт. Морис посмотрел на большие настенные, было без четверти десять.

– Чего застыл? – рассмеялся Ронни.

Морис посмотрел на Ронни, на всех вокруг, вспомнил про вещдок в кармане и пошёл на второй этаж. Что-то странное творилось с инспектором, как-то не так было вокруг.

За стеклянной дверью человек в белом (эксперт лаборатории, высокий, нервный, худой) уже десять минут объяснял что-то Морису:

– Я тебе ещё раз говорю, – настаивал криминалист, тряся пакетиком с заколкой возле носа Мориса, – что никакого дела, никакой Саманты Стюарт у нас нет!

– А я тебе ещё раз говорю, что вчера после шести привезли её тело, – настаивал детектив.

– Вот куда привезли, туда и иди!

Морис забрал заколку и вышел за дверь. Она громыхнула так, будто дала ему по носу. Его будто выставили, нагло выставили.

«Эти медики вечно сидят на чём-то», – бормотал Морис, спускаясь вниз, как вчера он спускался по мраморной лестнице, в доме убитой Саманты Стюарт. Морис расстегнул пиджак и верхнюю пуговицу, вытер со лба испарину и вернулся в отдел.

– Эй, Ронни, – подошёл он к сержанту, – мне нужно приобщить заколку к делу.

Ронни посмотрел на заколку в пакете.

– Ну так приобщи.

– Её не принимают в лаборатории. Им нужно дело Саманты Стюарт.

– Кого?

– Саманты Стюарт. Вчера в саду я нашёл заколку с её волосами, убийца зашёл через сад.

– Какой убийца, Бенджи? В каком саду?

– Ты издеваешься, что ли, Ронни? Ты вчера осматривал тело. Саманта Стюарт, двадцать шесть лет, огнестрел.

– Какой огнестрел, какое тело? Вчера мы весь день просидели здесь.

– А чьи это, по-твоему, волосы? – Морис указал на пакет.

– Откуда мне знать, чьи это волосы. Ты совсем уже тронулся?

Ронни смотрел на Мориса как на сумасшедшего. Морис и сам решил, что сходит с ума.

– Дом, двухэтажный с колоннами у поворота на Филдстон-стрит, – не моргая смотрел он на Ронни.

– Так, – протянул сержант. – Я всё понял…

– Да?

– Конечно! Вчера после работы ты пошёл в бар и в дупель напился, а после подцепил какую-то девку, вот с этой самой заколкой, провёл с ней ночь, проспал, а наутро принял её волосы за вещдок. И сегодня в белой горячке припёрся в отдел.

– Там был сад, Ронни, – чуть не плача говорил Морис, – в саду были гномы.

– Гномы?

– Да.

– В саду?

– Да!

– Живые?

– Ты что, издеваешься надо мной? – Морис облокотился на стол.

– Что случилось? – спросил офицер, что потягивал кофе у стойки секретарши.

– У Мориса появилась любовница, – крикнул Ронни. – Сегодня ночью он выдрал ей волосы и сейчас пришёл похвастаться этим.

– Поздравляю, лейтенант! – сказал офицер, приподнимая кофе, как бокал. – Сколько можно оплакивать неудавшийся брак.

– Я не оплакивал…

– И правильно.

– Нашёл чем хвастаться, – покосилась на Мориса секретарша.

– Не завидуй, Глория, – подмигнул ей Ронни.

– Да не было никакой любовницы! – завопил Морис.

– Есть вещи, которых не стоит стыдиться, лейтенант, тем более в вашем-то возрасте…

– Мне сорок пять!

– Серьёзно? А с виду дашь все сорок шесть…

– Всё, с меня хватит! – Морис послал всех к чёртовой матери и пошёл за свой стол.

«Может, и правда ничего не было, – думал он, смотря на заколку, – ни дома, ни убийства, ни сада с гномами».

Он взглянул на часы, они были с трещиной. «Может, приснилось, но откуда вещдок?»

Морис видел всё, и себя, и Ронни, и офис, весь, каким он его помнил, и людей всех, что помнили его. Чьи-то пальцы отбивали разрешение на обыск, всаживая в столешницу клавиши с буквами, чьи-то губы повторяли услышанное в трубке, завершали разговор. Этот день был таким же реальным, как реальным было вчера. Вдруг это всё перед ним закружилось – и отдел, и люди, и их голоса, закружилось и встало, и Морис встал, встал и пошёл к выходу. Как идут с похмелья, нехотя, чуть пошатываясь, с больной головой и шумом в ушах.