Мой друг был врачом, не отдыхал примерно с марта и терпеть не мог разговоры про ирреальность и просьбы ставить диагнозы по телефону. Про диагнозы я хорошо понимала и почти никогда не просила, а вот насчет ирреальности все время забывала. Он бесцеремонно прервал мои стенания о том, как я иногда просто замирала и поверить не могла, что это и правда происходит.

Самолеты и правда переставали летать. Весной весь мой привычный уклад жизни вылетел в трубу за неделю. Я могла заболеть чем-то непонятным и умереть.

Разве не странно?

Я находила, что очень – очень.

– Думаю побыть здесь до двадцать шестого, а дальше, если они так и не начнут летать, то попробую уехать на чем-то. Но не знаю, не могу пока планировать, когда все рушится быстрее, чем я заканчиваю формулировать.

Друг согласился, что это вполне разумно. Спросил, хватало ли у меня денег – их хватало, мое министерство решило жить как в последний раз. Я слышала о таком подходе от коллег, которые работали еще до финансового кризиса – тогда тоже все было очень щедро, и премии, и командировочные, и средства на доп расходы. Мне, наверное, нужно было экономить, но как-то не хотелось.

Я рассказала о комнате – на порядок меньше черепов и рогов, пушистые микроелочки из веток на всех горизонтальных поверхностях, централизованное отопление, включенное, впрочем, на минимум.

Первым делом, когда я оказалась в комнате вчера, я выразила соболезнования чучелу норки, которое стояло на каминной полке, – по поводу ее или его смерти. Подумала засунуть его в шкаф, но не захотела, чтобы моя одежда впитала этот запах, поэтому походила с ним по комнате и решила, что не никуда не буду убирать останки бедного животного.

Сразу после я решила увеличить отопление: в комнате не было холодно, но было свежо. Батарея стояла на единице, я выкрутила ее на максимальную пятерку, но ничего не начало происходить: никакого шума воды, никакого жара. Мне очень не хотелось идти вниз и разговаривать со старушкой, поэтому я порыскала по шкафчикам в комнате и нашла правила поведения в Охотнице, где было написано, как они гордятся тем, что поддерживают во всех номерах самую полезную для людей температуру – восемнадцать с половиной градусов. Дальше шло несколько строк со смыслом – идите к черту, мы ближе всех к аэропорту, никуда вы отсюда не денетесь, а я хочу экономить на отоплении и буду.

Справедливо.

– Я растопила камин, посадила эту дурацкую норку на прикроватную тумбочку, чтобы она не смотрела на меня, включила телек, чтобы он грелся, зажгла все гирлянды, чтобы они тоже грелись и поставила ноутбук обновляться. Что скажу – ей было бы экономически выгодней включить мне отопление, а не вот это все.

– Так ты ей об этом скажи, а не мне.

– При встрече обязательно.

– А что мальчик?

Ох, мальчик. Мы поболтали вчера – он много, много говорил, но я не слушала, больше рассматривала: его манеру держаться, говорить, жестикулировать – и испытывала престранное чувство, будто бы я сижу в компании собирательного образа парня, в которого я влюблялась подростком. Шикарного, уверенного, более чем симпатичного, умного, невыносимого – и того, который никогда не смотрел в мою сторону.

– Ну теперь-то у тебя есть все шансы. Тебе тридцать, ему, сколько, восемнадцать?

– Мне тридцать два! А ему, на минуточку, двадцать один. Я в био посмотрела.

– Только не говори, что ты пошла смотреть его тикток! – друг звучал очень уж радостно для человека, который отпахал двенадцатичасовую смену.

Конечно, я пошла, и, конечно, я смотрела. У парня было семь с четвертью миллионов подписчиков, и я залипла на его дурацкие видео на полночи.

Мы поболтали еще, пока я не проснулась окончательно. Пора было идти завтракать. Магазинов в округе не было, в округе вообще ничего не было, поэтому пропускать еду было неразумно.

В холле было прохладнее, чем в комнате.

В столовой же был ужасный, на уровне пара изо рта, дубак!

– Доброе утро, – сказала мне старушка. – Вовремя вы, чуть завтрак не пропустили. Хорошо, хоть что-то осталось!

– Слушайте, ну тут уже никакие ваши оправдания про пользу не сработают – включите отопление!

Старушка закатила глаза, поплотнее укуталась в прекрасную пунцовую оверсайз тедди шубу, сказала мне, где что находится, и удалилась.

Я погрелась о чайник. Погрелась о тостер – было так холодно, что тосты остывали, пока я подносила их ко рту.

– Ну это неправда!

– Если это неправда, то только потому, что я преуменьшаю из вежливости.

– Ты же знаешь, что это оттого, что у меня теплоузел старый. Так и пиши, что это такая забота была, чтобы бы он не выключился, и не пришлось сидеть и жопы морозить все праздники и потом неделю.

– Тогда я этого не знала, правда? Тогда-то мне никто не соизволил это объяснить.

В итоге я не столько наелась, сколько оледенела и начала злиться из-за холода вообще и негнущихся пальцев в частности.

Я налила чая с собой, в свою огромную чашку и направилась на звуки кашля и телевизора – в гостиную. Там был камин и было заметно теплее. Я устроилась в кресле, привычно поскролила новости – как все-таки нелепо было происходящее! – и задумалась, что я, конечно, здорово придумала остаться здесь до двадцать шестого, но чем мне заниматься?

Я не была в отпуске. Я не могла работать удаленно.

На телефоне было девять сорок две, двадцать второе декабря.

Можно было посмотреть все фильмы, которые я хотела посмотреть, но не успевала. Почитать. Сойти с ума в компании себя и этого жуткого кашля.

Который час?

Девять сорок две.

Как любая приличная представительница бессмысленных миллениалов я была приспособлена к тому, чтобы скучать и изнывать, но могла ли я скучать сейчас? Не стоило ли бы использовать это время, чтобы покопаться в себе и проработать какие-нибудь давние травмы?

Ок, этого мне совсем не хотелось. Что там время?

Девять сорок три. И кашель. И дикий хохот из телевизора.

Ясно-понятно – мне грозило сойти с ума в этом месте. А еще надвигалась паническая атака, я чувствовала.

– А здесь еще кто-нибудь есть? Кроме нас с вами и мальчика?

– Нет. Еще обещались трое, но не приехали, должно быть, успели улететь.

Хорошо, здесь хотя бы был интернет. Я взяла телефон, старушка снова закашлялась.

– Ты бы лучше прогуляться сходила, погода вон какая приятная.

Я оглянулась на окно. Погода выглядела как привычная и типичная утренняя серость.