– Мне ее мама сказала, что она сюда в гости зашла. Я, Даниил. Я могу ее увидеть?

А я и не знала, что Ромео так зовут. Мне и в голову не пришло за год с лишним спросить имя Настиного мальчика. Ромео, он и есть Ромео. Оказался бы каким-нибудь Васей – и все, можно уступать балкон следующей паре. Но тут такое совпадение – Даниил. Самое морское имя, ничуть не хуже Грея, по-моему. Очнувшись, я поняла, что неотрывно смотрю на уставшего мальчика, картошка горит, а он молча стоит и ждет ответа на заданный вопрос. Комкано объяснила, что Настя пошла за подругой и будет через полчаса, а я вот, собственно – хозяйка жилплощади и единственной свободной табуретки. Повернулась к своим сковородкам и зажмурилась. Вот он – первый и единственный мужчина всей моей жизни, а я стою и жарю картошку. Мне бы броситься к нему, увести под любым предлогом прочь, и прижиматься к нему на морозной улице. А я стою и жарю картошку. И даже повернуться не могу. Такого приступа почти материнской любви-жалости у меня больше никогда в жизни и не было. Я не могла даже смотреть в сторону его идеально вычищенных ботинок – боялась разреветься. И тут он сказал странным голосом:

– Как вы жарите картошку…

И эта фраза спасла меня от позорных рыданий – я быстро-быстро начала рассказывать, как сначала нужно разогреть чугунные сковородки, а это совсем не простая задача, мелко нарезать соломкой картошку и складывать в холодную воду, чтобы соломка не темнела, а потом жарить картошку на шкварках, если нет под рукой хорошего сливочного масла (а его никогда нет), и как потом, когда уже вся картошка покрыта хрустящей корочкой…

– Нет, я не о том… Вы так это делаете – как будто не для гостей, которые все съедят через пять минут, а для своего удовольствия…

И я повернулась. И увидела, КАК он на меня смотрит. Так и разревелась. Не успев даже убрать глупую улыбку. Картошка сильно подгорела, конечно, пока я рыдала, а он меня по волосам гладил. И это было самое огромное в моей жизни счастье. Плакать у него на груди в картофельном дыму. Но я этого счастья тогда испугалась и в него не поверила. Поэтому сказала:

– А сейчас Настя придет…

Мальчик в лице изменился, но меня не отстранил:

– Я завтра приду. Ты будешь дома?

И ушел, не дождавшись ни Насти, ни картошки на ужин. А я сразу начала ждать завтра и счастье в себе растить. К утру оно уже могло весь барак затопить, но пока сидело смирно. Я смотрела на бабушкины сковородки и даже брала их в руки, чтобы вес счастья стал осязаемым. И ведь не было ни одной мысли о будущем, как не было вообще ни одной мысли. Было только СЧАСТЬЕ, смывающее все, что было до. Я даже вспомнила рассказ одной знакомой девочки из мединститута про такой случай помешательства. В начале войны одна женщина получила похоронку на мужа, но ждать его не перестала. Так его любила, что ждала пять лет. И дождалась – он оказался жив, хотя и покалечен в плену. Когда произошла встреча, она от счастья чуть не помешалась. Все пять лет без мужа из памяти исчезли, словно их и не было никогда. Профессор потом сказал, что сработал защитный механизм и лечить такую амнезию бесполезно: ну как возвращать человеку память, если она ему – такая – совсем не нужна.

У меня было чувство, что и мне мои двадцать лет вдруг стали не нужны. У меня жизнь только началась вчера. А до этого были только ровно нарезанные картофельные дольки, которые съел – и не вспомнил.

Потом все закончилось очень странно. Оказалось, что мальчика в форме больше нет, потому что его между бараками зарезали, когда он домой возвращался. Кому-то из заводских его морская форма не понравилась, решили проучить. Настя плакала, в полной уверенности, что он ее пошел встречать, только они разминулись. Я не плакала, потому что на похороны не ходила и ничему не верила. Но картошку долго не жарила, хотя мой первый муж ее очень любил.

Если тебя называют белой мышью – есть два варианта: обижаться или принимать это как комплимент. Вот если – серой мышкой – обидно любой женщине, даже действительно невзрачной. С моей точки зрения, всегда лучше быть страшненькой слегка, чем никакой. Я бы лучше согласилась иметь характерный еврейский профиль или кривые ноги вне национальной принадлежности, чем быть пресной и незаметной. Но насмешка в том, что ноги у меня достаточно ровные, нос небольшой, глазки средние, волосы среднерусские, фигура сорок восьмого размера. То есть – глазу совершенно не за что зацепиться.

Мама всегда меня любила, одевала по моде, ярко и дорого. Тем самым делая из меня даже не белую мышь, а безликую вешалку для стильных тряпочек. Идешь по улице – все смотрят, и мужчины, и женщины. А ты – ногу от бедра, голову вверх, руки расслаблены и легки, каблуки дорогущих туфель впечатываются прямо в сердца местных красавиц. И никто не видит тебя.

Приятно чувствовать себя человеком-невидимкой – прямо как секретный шпион в тылу врага. С подругами не раз проделывали такой фокус: со мной на танцах знакомились, до дома провожали, а на следующее свидание шла другая девушка. Встречу всегда назначали в людном месте. С одной стороны шла я, с другой – подруга в той же самой одежде, в которой я была вечером. И хоть бы кто усомнился – что это я… Радостное: «Как ты сегодня здорово выглядишь!» – и мальчики облегченно вздыхали (а как боялись не узнать!), даря дежурный букетик. Потом подходила я…

В общем, как сказал один мой близкий приятель: «У тебя офигительная походка, замечательный голос, но запоминать тебя можно только по деталям». Целостности во мне нет. Может, это отражение внутренней разворошенности: комната моего Я заставлена маленькими ящичками, коробочками, загромождена кучками ценных воспоминаний. Я не могу навести там порядок, потому что боюсь потерять какую-нибудь мелочь безвозвратно.

Белая мышка – это даже хорошо, наверное. Это безопасно, и никаких вопросов тебе про личную жизнь не задают. Потому что всем понятно – никто со мной жить не сможет. Любой мужчина забудет о моем существовании на следующий день после свадьбы (если до нее дойдет). А я буду сидеть с книжкой в уголке и не напомню конечно же. Я не умею о себе напоминать, ведь если человек сам не помнит, то – зачем? Статьи же под названиями «Как заставить себя полюбить», которые мама периодически мне подсовывает, я уже давно не читаю. Маме я объясняла – не надо заставлять, надо комфортно существовать в пространстве другого человека, чтобы от тебя тепло было. Счастье – это когда ты живешь сам по себе, ничего не меняя, а другой – так же – рядом. А потом вы ложитесь в одну постель, а там так же тепло и уютно. И можно повернуться к нему спиной, чтобы тебе в шею уткнулись и засопели сонно. А другой рукой тебя сверху накрывают от всего – штормов, землетрясений, падающих метеоритов, и можно спать. Когда я найду такого человека, чтобы лечь и спать рядом – тогда и он меня заметит. И даже по деталям запомнит. У меня на левом ухе, три родинки, я ему сразу покажу, чтобы ни с кем не спутал. А на правой руке – прямо на локте – след от ожога (это я в двенадцать лет на утюг налетела).