– А на третий день, когда поставили ее свинарник чистить, яи подошел, вроде как невзначай… – захлебываясь, бубнил Славко. – Юбки-то оназадрала выше колен, чтоб не извозить, а я как подкрадусь…

– Как про женщин говоришь! – с тоской и глухой яростьювоскликнул верзила-кузнец. Это у него было больное место, видно, в диком краюдо сих пор верховодили бабы – и душегубу приходилось постоянно выкручиваться.

– Как? – с наивной звериной хитростью спросил Славко. –Хорошо говорю! Красивая была баба!

– Женщина!

– Ну женщина… Юбки, говорю, задрала…

– Нельзя так говорить!

– Почему ж нельзя? – искренне поразился Славко. – Ноги у неекрасивые были. Морда…

– Лицо!

– Лицо, лицо… Лица – никакого, а ноги – да! Можно ведьговорить, что женщина красивая?

– Можно, – поразмыслив, сказал кузнец. – Это – хорошиеслова.

– А что мор… лицо у нее красивое?

– Можно…

– А что ноги красивые?

– Тоже можно… – растерянно признал кузнец.

– Так я и говорю, ноги у нее – во! Я сзади-то подкрался, даи шлепнул… любя. Она как растянулась, для вида сердится, а сама мор… лицопротирает и улыбается!

Захихикал Плешивый, видно, для городского чиновникапервобытный идиотизм Славко был очень забавен. Чувства юмора он не терял, небез оснований надеясь пересидеть два отмеренных года на непыльной работкесчетовода. Проблем с ним оказалось куда меньше, чем ожидал, и потому яПлешивого немножко оберегал от опасностей.

Кто-то из каторжников, в очередной раз обманутый в лучшихожиданиях, смачно плюнул. Спросил:

– Что у тебя, Славко, все истории про то, как баба в грязьпадает… или еще куда похуже?

– Да нравится мне, когда ба… женщина к матушке-землепоближе, – чистосердечно признался душегуб. – Самое оно…

– Ладно, всем спать! – Я счел за благо вмешаться. Кузнец могвсе же воспринять слова душегуба оскорблением для женского пола и придушитьдурака прямо в койке. Дело-то, конечно, хорошее, но не на корабле же! Шутниктак бедолагу отделает – кровью харкать будет…

– Не прав ты, Ильмар, ой не прав! – хитренько, как емуказалось, произнес Славко. – Ребятам байку послушать интересно, а тыкомандуешь.

Но поддержки он не нашел. Никого уже его байки неразвлекали. Ха… под старшего копать пытается. Не с его умишком…

– Заткни пасть! – гаркнул я, и кузнец охотно добавил:

– А то я заткну! Неправильно ты говоришь, сердцем чую!

Душегуб мгновенно заткнулся, и наступила благодатная тишина.Скрипели койки, порой прогибалась под чьими-то шагами палуба, стучали в бортаволны. Суденышко маленькое, для быстрого тюремного клипера полного этапа ненабрали. Потому и плыли так долго.

Я лежал, кутаясь в куртку, иногда машинально разминая пальцы– словно собирался немного поколдовать над замком. Тьма была кромешная – огонекпаршивого фитиля давно дотлел, а иллюминаторов нам не положено. Спать бы испать… вот только нельзя.

Или мне начала по ночам мерещиться всякая чушь, или…

Вот!

Нет, не показалось!

Я услышал, как надо мной едва-едва слышно звякнул металл. Ипусть другие посчитают, что это гремит бронзовая цепь – уж я-то знаю, какиезвуки издает замок, когда в нем пытаются ковыряться куском стали.

Весь расслабившись, я лежал и мысленно шептал благодаренияСестре-Покровительнице. Не оставила в беде глупого братца, не загнала под землюна семь нескончаемых лет! Сестра, как вернусь на Солнечный берег – приду вхрам, упаду в ноги, ступни мраморные целовать буду, пять монет на алтарь положу– хоть и знаю, ни к чему ей деньги, все в карман священника попадет. Спасибо,Сестра, послала удачу мне, неумелому!

Ай да мальчишка!

Пронес, пронес на корабль с этапом железо!

И где только прятал – досмотрщик ведь был умелый, в такиеместа заглядывал, что и вспомнить противно. А все равно – пронес!

Целую неделю я трюм проверял, нет ли подарочка от прежнегоэтапа, нет ли случайного гвоздя в досках, за всеми приглядывал – только напацана внимания не обращал. Не знал, в ком моя удача!

Да и кто бы знал?

Мальчишка как мальчишка, едва вошел в возраст, чтобы поэдикту «Об искоренении младенческого злодейства» на каторгу загреметь. То ликарманы кому-то важному обчистил, то ли в дом залез – молчаливый оказалсяпаренек, сам ничего не рассказывал, а расспросы я первым делом пресек – неположено!

Может, проглотил железяку загодя? Нет, не мог, первые тридня я глаз не спускал с параши, все следил, не роется ли кто в своем дерьме.

Значит, и впрямь – Сестра удачу послала.

Кто-то вскрикнул сквозь сон, может, шахту представил, может,свои же делишки вспомнил, и звяканье надо мной стихло. Ничего, дружок, ничего.Теперь дождусь.

…И все-таки – как он пронес с собой железо?

Порода – вот что меня должно было насторожить. Чувствоваласьв мальчишке порода: лицо тонкое, черты правильные, взгляд упрямый, твердый.Такие по базарам не промышляют. Чей-то незаконный сынок, наверное. Кто-то егона каторгу отправил, а кто-то и помог. Дал на карман Шутнику, тот и забыл проуставы, пронес отмычку, вложил мальчишке в руку.

Только так, а не иначе.

Тишина давно уже устоялась, а пацан все таился. Наконецскрипнуло железо. И в тот же миг я соскочил с койки, беззвучно, цепь рукойзажимая, чтоб не гремела.

Но мальчишка услышал. Дернулся, но поздно – схватил я его заруку, лежащую на замке, прижал, прошептал вполголоса:

– Тихо, дурак!

Он замер.

А мои пальцы разжали ладонь, проверили – ничего.

Я осторожно выпустил цепь и уже двумя руками провел по узкойкойке, все надеясь, что пальцы почувствуют холод металла.

Ничего!

Я ощупал замок, обыскал нары – и под мальчишкой пошарилрукой, и вокруг, потом его самого ощупал – спал он, как все, в одежде, и мог,чем черт не шутит, спрятать отмычку в карман или за пазуху.

Пусто.

– Что вы делаете! – тихо возмутился мальчишка. И вот это онсделал зря. Если бы за собой не чувствовал вины и заподозрил плохое, то стал бысейчас кричать. Раз таится…

– Уберите лапы! Я кричать буду!

Поздно, поздно. Сообразил, что неправильно себя ведет, нопоздно… Я стоял, держа мальчика за руки и лихорадочно соображая. Он пока недергался, ждал.