Вот так в эпоху неустойчивой экономики, когда корабль того и гляди мог пойти ко дну или урожай погибнуть, Педро ловко обходился без денег, которых не было ни у кого.

Но имелся еще один Педро, о котором никто не догадывался. Отчасти потому, что он даже самому себе никогда полностью не признавался в другой своей честолюбивой мечте. А еще потому, что его семья, друзья и знакомые предпочитали видеть в нем ничтожного услужливого меняльщика и незаботливого мужа, чем кого-то с чаяниями нематериальными и необычными. Ибо Педро хотел стать мэром. Его не беспокоило, что такое упование было безнадежно, – свободного крестьянина, совсем недавно перебравшегося в город, никто не признал бы приемлемым претендентом на такой высокий пост. Как не беспокоило и то, что статус, на который он покушался, был таким неординарным – не стать богатым, не стать знаменитым, не стать могущественным, а стать мэром. Откуда взялась эта честолюбивая мечта? Довольный получатель нескольких банок оливкового масла сказал: «Друг Педро, если бы ты захотел стать мэром, я бы проголосовал за тебя». И, как бывает со случайно оброненными словами, они несли особый смысл, и мысль эта утвердилась в Педро на удивление без каких-либо колебаний. На его взгляд, это казалось естественным завершением усердных трудов на ниве доходных занятий и связей. Эта сторона его жизни редко приносила разочарование, что помогало ему бездумно пренебрегать семьей, игнорировать мессы, которые постоянно заказывала от его имени жена, и оставаться глухим к ядовитым упрекам его шестерых – или семерых? – дочерей.

Это утро сулило многое, как приятное, так и новые задачи, ведь Педро собирался навестить Роблса, печатника, единственного, кто наотрез отказывался иметь с ним дело, ну а потом встретиться еще с одним человеком, автором, с которым до сих пор он совместно занимался восхитительным и взаимно выгодным делом – только оно и приносило ему наличные деньги.

С пыльной суеты улицы Педро вошел в прохладу печатни. Подручный печатника вскочил с табуретки, и появился Роблс, подтянутый, бодрый, уже в нарукавниках от краски и пачкой листов в руке.

– Назовите мне цифры, – сказал Педро, – потому что я иду к моему другу Сервантесу, а так как он бодрствует больше по ночам, чем при свете дня, сегодня вечером я смогу разжечь огонь его вдохновения.

– Ну, у тебя есть свое место в окне, и не проходит и часа, как кто-нибудь да купит новейший эпизод, – сказал Роблс. – Погляди, у меня в руке еще десяток готовых для набора.

– Ну, так дай мне для него и деньги, – сказал Педро. – Ведь долгов у него больше, чем надгробий на кладбище, а хоть характер его и веселый, он же подвержен меланхолии.

– Нет, я верю, – сказал Роблс, вручая Педро мешочек с монетами, – что успех порождает меланхолию. Можешь сказать своему приятелю, что нет печальнее занятия для человека, чем писать комедии, и нет пути к унынию вернее, чем работать по ночам, когда и поговорить не с кем, кроме ночных бабочек, кружащих у твоей свечи. Скажи ему, чтобы он пришел ко мне пообедать.

– Я знаю, что он ответит, – сказал Педро. – Улыбнется и скажет, что даже дружбы ради нельзя хитростью отнять у человека работу, которую он должен делать. Но я расскажу ему о твоей тревоге и о твоем приглашении.

Роблс пожал плечами. Он тоже знал Сервантеса.

– Ну и еще одно дельце, – сказал Педро. – Один человек, которого я знаю, был бы рад заиметь несколько лучших ваших пергаментных листов…

– Перед тем, как ты продолжишь, – перебил Роблс, грозя пальцем, – вспомни, что я говорил тебе раньше. Меня обмены не интересуют, только звонкая монета. Я признаю деньги из металла и бумаги и никакие другие. И что бы ты ни говорил и ни делал, своего решения я не изменю. – Роблс снова погрозил пальцем. – Почти все, живущие по соседству, вступают с тобой в те или иные сделки, но деньги можно положить в банк, а капусту и морковь – нет.

– О какой нужде ты говоришь, – сказал Педро, – когда каждый месяц покупаешь новую шляпу побольше и получше! Какой вред будет твоему занятию от пары-другой сделок? – продолжал он. – Да ведь даже пекарь заключает сделки с мясником, а всем известно, что они не разговаривают с тех пор, как пекарь женился на невесте мясника, а мясник в отместку женился на сестре пекаря.

– Прости меня, – сказал Роблс, – если мне кажется, что это еще одна причина сделок не заключать. Могу ли я напомнить тебе, друг Педро, что я не руководствуюсь в своих поступках тем, что десяток других дураков уже что-то там сделали. Я не заключаю сделок, потому что не нуждаюсь в них, на чем и кончим.

– А что, если твоя супруга, – сказал Педро, – чья красота и взыскательный вкус неоспоримы, остановит меня и скажет: «Милый Педро, мои благословения твоей жене и дочуркам, и что тебе известно о последней мадридской моде на кожаные сапожки?

– Я скажу, что ты искусный и хитрый лжец, – перебил Роблс, – и что с твоей стороны сомнительная галантность столь вольно упоминать про красоту моей жены и ее любви к модной одежде. – Роблс помолчал. – Однако она непременно остановит тебя и произнесет именно эти слова. Отсюда не следует, что это хорошая идея. Мне придется быть более бдительным и с моей молодой красивой женой, и с тобой. Но почему, – продолжал он, – ты, недавно заключивший такое выгодное денежное товарищество с нашим автором, тем не менее упрямо занимаешься обменами? Брось их, – сказал он и блеснул единственной улыбкой за этот день. – И стань, по моему примеру, настоящим деловым человеком.

– Правду говоря, – сказал Педро, – деловой человек я некудышный. Как земледелец я никуда не годился. Даже свиньи сбежали. А про мое теперешнее занятие я поначалу узнал из разговоров с друзьями. И без хорошего разговора никакие мои сделки не удались бы. – Он помолчал. – Кроме того, не могу не помнить, что это мое нынешнее денежное товарищество держится только до следующей продажи. А она очень уж во многом зависит от моего друга Сервантеса, а он, никуда не денешься, видит больше жильцов у себя в голове, чем сборщика налогов у своей двери.

– Ну, тут я тебе не завидую, – сказал Роблс. – Сервантес живет не по тем часам, что все обычные люди, а его шляния по тавернам и театрам не снискали ему уважения у его соседей.

– Я, – сказал Педро, – стараюсь занимать его новой работой. И потому теперь прощусь с тобой и навещу моего друга, который в этот поздний час утра спит за своим рабочим столом.

Педро повернулся, чтобы уйти, но обаяние было у него в крови, так что у двери он вдруг оглянулся и сказал:

– Красота твоей супруги покажется несравненной в сапожках новейшей моды из Мадрида. Я могу подыскать парочку, пусть они и большая редкость. Они навек прикуют ее сердце к твоему. – И он ушел.

Минута эта была для Роблса не из приятных. Красота его жены служила главной причиной, почему его дело процветало. Неисчислимые сраженные любовью поэты умоляли его жену взглянуть на их стихи и одобрить шрифты. Какая ирония! Его жена понятия не имела о наборе, а о поэзии и того меньше. Но их лесть и медовые мольбы только показывали Роблсу, насколько он старше своей молодой красивой жены, чье сердце еще пустовало.