Но все это было побочным. Он по-прежнему разыскивал могучего красавца-скакуна и шагал по дорогам вокруг столицы, подобранный, аккуратный, и молился, чтобы Бог ниспослал ему толмача, ученого отшельника или святого монаха, который наставил бы его и помог бы ему в осуществлении его цели.

Первое из ряда примечательных происшествий с поразительными результатами для всех к ним причастных

У пыльной дороги, ведущей в столицу, стояла лавка, предлагавшая самые разные товары, где торговал, пожалуй, самый грубый и самый неприятный человек в мире с помощью своей многотерпеливой жены. Как собака становится похожей на хозяина, так и она столь долго жила с выражением зловещего равнодушия на лице, подобного мертвому штилю, что выглядела попросту никакой, вроде внутренности пустой коробки. Лавочник хищно расхаживал по пыльной обочине. Когда наступала полуденная жара, его соседи предавались сиесте, а он следил за дорогой, преследуемый мыслями о числе покупателей, не заглянувших в его лавку или же заглянувших и ничего не купивших. А в лавке было все, чего душе угодно, – вяленое мясо, мука, пуговицы, оружие, огородные инструменты, тюфяки, тарелки и ножи, вино и так далее, и тому подобное. Даже одна новинка, подзорная труба из только-только изобретенных, которая упала из мчавшейся мимо кареты, а теперь вместе с несколько поцарапанным кожаным футляром и легкой вмятиной на металле – памяткой о падении – была его гордостью и центральной приманкой и окружении прочих товаров.

Он напрактиковался показывать трубу потенциальным покупателям, укрывая вмятину ладонью, и многозначительно произносил фамилию изготовителя, выгравированную вокруг окуляра, чтобы поразить осведомленностью об изготовителях подзорных труб, однако кареты продолжали проноситься мимо, никогда не останавливаясь и более ничего после себя не оставляя, кроме пыли. Он даже пытался высматривать в трубу приближение карет, но ни разу не увидел ни единой. Затем они внезапно проносились мимо, будто вдруг материализовавшись из особого мира, где нет ничего, кроме мчащихся карет, колесниц и дилижансов. Тогда он попытался смотреть в трубу – вслед им, но видел только кремнистую пыль и черные мазки исчезающих колес. И вслед им – угасала надежда. Его жизнь двигалась мимо него с неожиданными анонимными экипажами, удалявшимися в сторону столицы.

В этот капризный и допекающий день, когда лавочник устремил взгляд на дорогу в ожидании очередного разочарования, он услышал пение и решительный топот марширующих ног. А затем на раскаленной дороге появился старик, чьи белые волосы горели, коронованные беспощадным полуденным солнцем.

Лавочник с первого же взгляда понял, что старик помешан. Один, с пустыми руками, на дороге под палящим солнцем с непокрытой головой – даже если он еще не сошел с ума, то скоро сойдет. Быть может, старик опасен. Лавочник вошел в лавку взять свой пистолет.

Старик дошел до дверей лавки. Увидев, что она открыта, а внутри сумрачно, он немедленно рассудил, что перед ним одна из благословенных пещер, населенных святыми людьми, которые по мудрости своей и по своевременному указанию Бога обеспечивают странствующих рыцарей пищей, кровом и духовными поучениями.

Тут с пистолетом вышел лавочник и удивился, увидев, что старик молитвенно преклонил колени в пыли. Но старик незамедлительно встал, со слезами на глазах обнял лавочника и вошел в лавку. Встревоженный этим вторжением лавочник со страхом поглядел в оба конца дороги. Насколько хватал его глаз, там ничего не было – ни карет, ни неизвестных пешеходов, ни потенциальных покупателей. Если ему придется пристрелить ворвавшегося к нему сумасшедшего старика, подумал он, свидетелей не будет.

Однако ничему такому произойти суждено не было: старик за краткий срок вышеизложенных размышлений успел выйти из лавки на дорогу, позевывая и потягиваясь. А в руке у него была подзорная труба. Она зафиксировалась как реальность в помутненном восприятии лавочника. Его ограбили! Ноги и руки у него странно задергались, точно зверек в мешке.

– Будь ты благословен за свое гостеприимство, – сказал старик, – за бодрящую силу твоего ложа из целебных трав, за твою чистую, освежающую ключевую воду и сытную питательность твоего хлеба. А это, – сказал он, поднимая подзорную трубу за ремень футляра, – самый дивный дар из всех, волшебное наблюдательное стекло, и теперь я сумею найти моего верного коня Буцефала и бдительно следить, не появятся ли демоны и злые духи, завладевшие этим злополучным краем.

И снова старик заключил лавочника в объятия. Среди более поздних смутных воспоминаний лавочника о произошедшем было и такое: от старика теперь веяло запахом сладкого сна, родниковой воды, хлеба и чистоплотности, хотя за несколько мгновений до этого от него разило дорогой, потом и пылью. Внезапно он заблагоухал, как спелое яблоко. Но за секунду, которая потребовалась лавочнику, чтобы разобраться в этом, старик уже снова зашагал по дороге, решительный и грозно невинный.

Все еще дрожа, лавочник поднял пистолет. Он пристрелит старика по законнейшей причине – злодей украл его подзорную трубу. Внезапно в дверях будто призрак возникла жена лавочника. Видела ли она старика внутри? Ее лицо сохраняло неопределенное разочарование крепко сжатых губ, которое он так долго ненавидел, камнем лежавшее в его сердце. «Значит, она с ним не встретилась, – подумал он. – И моя виновность будет зависеть от моего объяснения». Он снова прицелился в старика, держа пистолет обеими руками, чтобы унять дрожь. И снова поглядел на жену. Ничего, как всегда. «Стреляй, – сказал голос внутри него, – и измени все навеки».

Но тут внезапно появилась карета, украшенная великолепным гербом с лебедем в короне, налетела на лавочника и как ни в чем не бывало продолжала мчаться дальше по дороге.

Собственно, от кареты лавочник не пострадал. Просто быстрота ее продвижения в клубах пыли заставила его отлететь с дороги в канаву, где он лежал распростертый, униженный, в многолетних слоях пыли, которая в другое время года была бы глубокой грязью. Пистолет, вылетевший из его руки, ударился о землю и выстрелил, но стук колес заглушил треск выстрела. Пуля – здесь также чувствовалась рука Провидения – пронеслась высоко над головой его жены внутрь лавки, разбила кое-какую посуду и, наконец, ввинтилась в мешок с мукой, точно сверхэнергичный мучной червь.

Карета, мчась вперед, скоро нагнала старика. Хотя она не свернула из-за злополучного лавочника, ради старика она свернула и, подпрыгивая на изнемогающих колесах, устремилась дальше, вперед в столицу.

Старик кивнул ей вслед, осознав, что скорость и удобства кареты ему не нужны. Бог даровал ему из рук благословенного монаха волшебную трубу.

– А если подумать, – раздумчиво сказал старик, – благословению монаха словно бы не хватало благочестия. Собственно говоря, если судить по его объятиям, монах этот душой больше всего смахивал на алчного лавочника, чем на кого-либо другого.

Внутри лавки лавочник обсуждал с женой перенесенные им ужасы и скорбел из-за потери значительной прибыли, которой их лишила утрата подзорной трубы. Однако его унижения на этом не кончились: его жена без обиняков заявила ему, что он городит вздор – труба-то упала из другой кареты и никогда им не принадлежала. Более того, продолжала она, если старик настаивал на том, что их лавка – часовня, так, может быть, и им взглянуть на нее таким же образом. В конце-то концов, дохода от нее не было с тех пор, как они себя помнят, так не лучше ли будет посвятить ее благим делам, чем торговать подзорными трубами.