— Он вздыхает по Надаме ден Эквин. Детская любовь, не больше. У меня другие планы относительно этой девицы. Она нравится Тобиасу, и небезответно. Я поженю их и породню ден Эквинов с ден Каринфами.

— Мудрое решение, — похвалил Гомус; Билаф хмыкнул, растянув толстые губы в кислой ухмылке.

— Мудрые решения — это те, что обеспечивают кровное родство, мудрец. Если Тобиас породнится с ден Эквинами, то власти его никто уже не будет угрожать.

— И ты хочешь услышать, что по этому поводу говорит оракул? — спросил Гомус.

— Я хочу знать мнение духов, — кивнул Билаф.

— Твоя воля для меня закон, — сказал Гомус.

— Именно, — подтвердил Билаф, вытирая слезящиеся от вонючего дыма глаза.

Колдун занялся приготовлениями к исполнению своего оккультного долга. С полки он достал почерневший огарок свечи; из запертого сундука — зеленый нефритовый фиал, а из ящика — кусок красного мела. Расчистив на загроможденном столе место, он положил на него побелевший череп, нарисовал круг мелом, а по окружности нанес мелкие символы, которые обвел еще одним кругом, более жирным, чем первый. Откупорив фиал, он взял щепотку порошка и посыпал его на оскаленные зубы и в пустые глазницы черепа. Поставив на череп свечу, он зажег ее от факела.

Свеча загорелась слабым зеленым мерцающим светом. Гомус начал водить ладонями по пламени, что-то тихо бормоча. Свеча таяла, и блестящий черный стеарин капал на кости черепа. Когда первые капли достигли глазниц и челюстей, те вдруг озарились бледным красным светом, словно внутри черепа вспыхнул огонь.

— Повелитель Билаф ищет знамения, — зашептал колдун. — Слышите ли вы его, мертвые?

— Я слышу.

Голос прозвучал как морская волна на пустынном берегу, как холодный ветер, прошуршавший среди голых ветвей иссохшего дерева. Билаф поежился — ему вдруг стало зябко.

— Спрашивай, — сказал Гомус.

Билаф откашлялся — каждый раз, как ему приходилось прибегать к колдовству, ему становилось не по себе.

— Я хочу безопасного будущего для моего старшего сына Тобиаса ден Каринфа, — хрипло произнес он. — Я хочу, чтобы он женился на Надаме ден Эквин.

— Он женится на Надаме ден Эквин; после тебя он станет доммом Секки.

Голос доносился отовсюду и ниоткуда. Билаф слышал его в пульсации крови и в стуке сердца, но не ушами. Голос отдавался в его плоти. Он содрогнулся.

— Я также хочу, чтобы мой младший сын Каландрилл стал священником, — продолжал он.

— Каландрилл будет служить Дере.

Тембр голоса изменился. Уж не насмехается ли он над ним?

— Не будет ли он представлять опасность для Тобиаса?

— Тобиас унаследует то, что останется после тебя, — шепотом ответил голос. — Каландрилл не будет посягать на это.

Билаф вдруг почувствовал, что, хотя его и знобит, по лицу его течет пот.

— Благодарю, — сказал он.

— Меня позвали, у меня нет другого выбора, я должен отвечать. Я должен говорить правду и только правду, и я сказал то, что ты хотел услышать.

Огарок свечи растаял, и стеарин растекся по черепу. Фитиль вспыхнул и погас; глазницы потухли; голос смолк. Билаф встряхнулся.

— Что он хотел этим сказать? — пробормотал домм.

Колдун пожал плечами.

— Мертвецы говорят загадками.

— Но он сказал мне правду?

Гомус кивнул.

— Ты же слышал — мертвые не могут говорить неправду.

— Тогда все сходится. — Билаф встал, собираясь уйти. — Тобиас станет наследником, а Каландрилл — священником. Благодарю, Гомус.

— Я здесь, чтобы служить тебе, — пробормотал колдун, услужливо улыбаясь Билафу, торопливо покидавшему освещенную красным светом комнату.

Хотя весна уже делала первые робкие шаги по побережью Лиссе, по-зимнему холодные волны все еще яростно набрасывались на берега залива. А по улицам Секки уже гулял теплый ветерок, и Каландриллу стало жарко в плаще, благодаря которому он хотел пройти неузнанным. Он выбрал самый дешевый плащ во всем дворце, но все же он был явно богаче того, что здесь привыкли видеть, и бросался в глаза прохожим. На узких улочках квартала у Ворот провидцев никто таких одеяний не видывал, и на него начинали пялить глаза.

Каландрилл поймал на себе несколько взглядов и заволновался. А что, если его узнают? Или запомнят? Он сгорбился, глубже закутался в голубой плащ, торопясь прочь от любопытных глаз. Его так и подмывало накинуть капюшон на светловолосую голову, но он сдержался, понимая, что в такое теплое утро это привлечет к нему еще большее внимание. Билафа или Тобиаса узнали бы тут же, хотя они никогда и не появлялись в этой части города, разве что с какой-нибудь державной миссией. Уж во всяком случае, без вооруженной охраны или слуг они сюда не заходили. Младший же сын был менее известен, и мало кто знал его в лицо. Домм не раз говорил ему, что, несмотря на золотистые волосы, унаследованные от матери, и на внешнее сходство с ним самим, в нем нет того, что выделяет ден Каринфов из толпы, которой они управляют: ни грана царского величия отца и самоуверенности брата. Однако это, может, и к лучшему — он обернется незамеченным, и домм ничего не узнает.

Ему оставалось только надеяться. Билаф не поймет младшего сына, вздумавшего вдруг отправиться к самой обыкновенной гадалке; а если он еще докопается до истинных причин этого визита, то Каландриллу совсем не поздоровится. Каландрилл грустно улыбнулся, раздираемый страхом и решимостью довести задуманное до конца. Во дворце немало провидцев, предсказывающих будущее самыми разнообразными оккультными способами: на кофейной гуще, на костях с выгравированными стихами, на картах; там же жили астролог и некромант; и домм советовался с каждым из них. Каландрилл тоже мог бы обратиться к любому из них, но весть об этом мини-восстании тут же дойдет до ушей Билафа, а именно этого Каландрилл и боялся. К тому же он не доверял дворцовым магам, они явно потакают домму. А Каландриллу нужно честное, непредвзятое предсказание, не искаженное страхом впасть в немилость.

И, дождавшись подходящего момента, он как мог изменил свою внешность и выскользнул из дворца, а теперь вот идет по улицам Секки по направлению к Воротам провидцев.

Оказавшись в лабиринте улочек рядом с заливом, у городской стены, он остановился и принялся рассматривать дома. Самые высокие из них имели не более двух этажей. Плоские крыши, увитые побитым ветром виноградом, кустарник с набухающими почками, стены, настежь раскрытые дыханию весны, прилетевшей с теплым ветерком, ставни. Здесь, рядом с заливом, запах рыбы и смолы перекрывал вонь из сточных канав, проложенных еще по приказанию его прадеда.

Эти запахи пробудили в нем какое-то особое волнение. Он упивался ими, как будто вдыхал тончайший букет альданского вина. Сыновья домма были оторваны от жизни города и почти не выходили за пределы дворца, без конца готовясь к исполнению будущих обязанностей. Лишь изредка им позволялось навещать аристократов Секки. Каландрилл не сомневался, что Тобиасу эти запахи показались бы отвратительными и он ужаснулся бы, если бы узнал, что они так нравятся его брату. Каландрилл улыбнулся и решительно направился вдоль вывесок, раскачивавшихся над его головой на слегка тронутых ржавчиной цепях.