— Детьми надо заниматься, чтобы они любили своих родителей и не убивали их, — отозвался Юрка, помрачнев. Жора не специально дразнил толстяка Юрку. У него были достаточные основания сомневаться в детях, как источнике вечной радости и счастья. Он похоронил эту историю тайком и старался к ней не возвращаться даже в мыслях. Ему было стыдно даже рассказывать кому-либо о том, что с ним тогда случилось…

2.

Началось все с письма, которое пришло ему на электронную полгода назад:

«Hi, Georgy. My name is Izabella Rojas from Karakas. We had met eighteen years ago. You had left Karakas suddenly. After our meeting I gave birth the son. May be it will be surprise for You, but exactly You are his father. It needs nothing for us from you. I don’t want to report you about it. But my father before his death told to my son about it, and show him our snapshots. Now our son resolutely going to visit Russia, get acquainted with his father. He dreams to see you. Raul is independent boy. He study English in University and work as a musician. If you can give him a little emotional heat — met him in Moscow, please. I inform you about details after your answer». К письму был прикреплен файл с фотографией смуглого парнишки с длинными волнистыми волосами и задумчивым, печальным взглядом.

Георгий был удручен, напуган, растерян и убит. Да, разумеется, он помнил Изабель Рохас, переводчицу из Парламента Венесуэлы. Он тогда приехал в Каракас с делегацией журналистов и чиновников, в период вооруженного конфликта с Колумбией, поддержать Уго Чавеса и народ Венесуэлы. Однако понимая, что понятие «народ» слишком расплывчато в сочетании с понятием «поддержать», Жора, в качестве конкретного лица для оказания поддержки, выбрал красавицу креолку Изабель и поддерживал, и поддерживал ее каждую ночь, не щадя своих сил, в ущерб невинным мальчишеским попойкам, по три-четыре раза. Красавица Изабель в многомиллионной Венесуэле была не единственная девушка, с кем он крепил дружеские международные связи. Их было много тогда вокруг него, красивых, фигуристых, доступных… Жора к ним подкатывал бесцеремонно, грубо и бесхитростно в Парке Сентраль, в парке Эл Авила, в Гран Коломбиа, на авенида Мара и в Лас Акасиас. По крайней мере, еще четыре красотки могли бы похвастать тем, что совратили этого доступного российского журналиста. Проститутки не в счет. Жорка в молодости был красив, как Адонис, и ветренен, как мельница. Один раз его даже хотели убить за грудастую девчонку крепкие ребята в Валье Абахо, но почему-то не убили, а лишь пару раз въехали по зубам и отняли телефон.

Сейчас Георгию пятьдесят с большим хвостиком. За свою жизнь он три раза гарцевал под марш Мендельсона и слышал крики «Горько!» в свою честь. У него не было детей от прошлых браков. Сегодня он был вольный человек и упивался этой свободой, как граф Монте-Кристо, после того, как откинулся с кичи. А теперь он был в растерянности и не знал, что делать. Радоваться, что объявился сын или воспринимать его появление как конец свободе. Во всяком случае, ему было интересно. Он ответил на письмо и оформил вызов. Сын Георгия — Рауль Рохас должен был прилететь в понедельник. На работе Георгий Львович сказал шефу, Василию Эженовичу, как бы невзначай:

— Меня не будет завтра. Сын приезжает из Каракаса!

— Сын? — удивился он, — У тебя есть сын?

— Да! Ему 17 лет. Он метис из Венесуэлы. Мать его — креолка. (Он показал цветную фотографию, распечатанную на принтере).

— Ну, ты даешь! Прямо как в песне: «Полюбил красавицу креолку Джонни-распиздяй».

— Не знаю такой песни… — сказал Георгий Львович.

— Встречай, конечно! — горячо воскликнул Василий Эженович, — У меня отец тоже француз был, ебать его в жопу. Я его тоже никогда не видел.

Жора Кравец вкалывал скромным редактором телевидения, писал и редактировал сценарии мыльных опер для телевидения. Хотя всегда мечтал быть кинорежиссером. Он до сих пор лелеял мечту снять хороший полнометражный фильм. Хотя сейчас уже, как профессионал, понимал, какой это геморрой.

3.

Жора очень волновался уже тогда, когда диспетчер объявил о прибытии самолета из Франкфурта. Сын Рауль прилетел из Каракаса через Франкфурт. В руках новоявленный отец держал листок с выведенным именем RAUL ROJAS. Пристально вглядываясь в лица пассажиров, идущих мимо меня, Кравец пытался угадать, кто из них его сын?

— Dad! — услышал он призывный крик. Смуглый парень в винтажных джинсах, в выцветшей майке-алкоголичке с надписью «Viva, Chavez!», с длинными волнистыми волосами, с небольшим рюкзачком за плечами, призывно махал ему рукой. Сердце забилось пойманной птицей в тесной клетке Жоркиной груди. Смуглый малый с волнистой гривой длинных волос, с горящими глазами, с выражением необыкновенного счастья на лице, бежал к нему, простирая свои руки. Не добежав пяти метров, он вдруг неловко споткнулся и упал, некрасиво взбрыкнув ногами. Жора рванулся к нему и помог ему подняться. Рауль жадно обнял его. Из глаз его текли настоящие слезы. Он был счастлив, этот венесуэльский мальчишка. Не удержался и Кравец и всхлипнул носом, загоняя проворную соплю обратно.

— Как мама? — глупо спросил он по-английски.

— Отлично. Она вот… — Рауль засуетился, полез в рюкзак. — Вот она тебе передала, — он протянул отцу серебряное распятие на подставке. — Она сказала, что ты должен его помнить…

Да. Безусловно, Кравец помнил это распятие. Оно висело над железной кроватью в ее маленькой квартирке. Жора никогда не видел раньше такого распятия. Иисус там был с открытыми глазами и смотрел прямо на него.

— Подари мне его, — попросил он ее перед отъездом.

— Не могу, — с печалью ответила она. — Это распятие подарила мне моя бабушка и сказала, чтобы я не расставалась с ним никогда. Оно сделано в 18 веке и всегда находилось в нашей семье.

— Это все твои вещи? — спросил Кравец, кивнув на рюкзак.

— Тут все необходимое для простого парня, — улыбнулся Рауль. Зубы у него были ровные и белоснежные, как у матери. (У Жорки были кривые и бурые, как простыни в поезде). Рауль был красив дьявольской красотой. Девушки в терминале прилета тайком оглядывались на него. Жора с сыном сели в припаркованный за шлагбаумом Wrangler и помчались в плотном потоке в сторону Москвы.

— Это твоя машина? — спросил Рауль, с восторгом поглаживая панель.

— Yes, «сынок», — ответил Жора. Ему было как-то непривычно произносить это странное русское уменьшительное слово «сынок». Но оно Кравецу определенно нравилось.

— Синок? — переспросил Рауль.

— Да! Ты «сынок»! Сын! По-русски — сынок! А я — «папка». Скажи — «папка»!

— Папка, — произнес он, словно попробовал это слово на вкус.

— Ты легко одет! — заметил Кравец, — В Москве холодно!

— Ничего! Я закаленный.

Они заехали в галерею бутиков на Кутузовском, и Кравец купил сыну айфон, джинсы, майку Труссарди, красный свитер от Логерфельда, новые кроссовки и куртку Риккардо Тиши. Старую одежду он торжественно, театрально и символично выбросил в урну. И неизвестно, кому из них в этот момент было лучше: сыну или отцу. Ведь Кравец впервые в жизни покупал одежду своему собственному, почти взрослому ребенку.