– Звонил Мортье, – сказал он, услышав, что кровать скрипнула.

– Ну и?..

– Хочешь знать, что сказал напоследок этот придурок?

Голос его стал строже и суше:

– «Давай шевелись, V8, дел невпроворот. Но сначала я бы тебе посоветовал как следует позавтракать».

– V8?

Вик в полутьме натягивал джинсы.

– А я тебе не говорил?

– Ты вчера поздно вернулся…

– Это их последняя хохма, они меня так прозвали. V8 – восьмицилиндровый двигатель, где куча клапанов[2].

Селина зажгла ночник, села на постели и откинула набок длинные черные волосы. Вик смотрел на нее с нежностью. Он любил это чисто женское движение, неуловимый поворот головы, который делал ее такой желанной. Она потянулась, как кошка, подняв руки ладонями к потолку.

– Все путем?

Вик перешагнул через пока не вскрытую коробку с детской коляской, обогнул мраморный шахматный столик и присел на постель рядом с Селиной.

– Несмотря на мерзкую тесноту?

– Несмотря на мерзкую тесноту.

– Нынче знаменательный день. Они подключают меня к делу. Настоящее кровавое преступление в Сент-Уан. Похоже, что…

Перехватив тревожный взгляд жены, он предпочел сменить тему:

– Ты не знаешь, где мои кроссовки?

– Кроссовки?

– Они все носят кроссовки, вся бригада. И постоянно меня подкалывают, все не могут решить, какое у меня будет прозвище: V8 или Малдер.

– Тебе незачем под них подстраиваться в одежде, милый.

– Я просто хочу прижиться в бригаде, только и всего.

Он наклонился и ласково погладил Селину по животу:

– Сегодня ночью я почувствовал, как она шевелится. Ты прижалась ко мне, и эта разбойница пару раз лягнула меня в спину.

– Вик… У меня срок всего четыре месяца, ты ничего не мог почувствовать. Говоришь, разбойница?

– Только девчонки начинают так рано лупить папочку. Еще не родилась, а уже прямо тигрица.

– Это будет мальчик.

Кончиком указательного пальца Вик обвел контур ее грудей.

– Но ведь есть же результаты УЗИ, – шепнул он. – Этого достаточно…

– Нет! Надо подождать! Да и все равно ничего там не видно!

– Мне, наверное, будет тебя ни за что не убедить, даже такую полусонную.

Она приподнялась и принялась теребить волосы у него на груди. Он смотрел на ее тонкие, длинные руки. Ему нравилось за ними наблюдать и угадывать по их движениям все ее тайные намерения.

– Знаешь, я передумала насчет имени, – прошептала она.

– Ну-ка, ну-ка.

– Как думаешь, может быть, назвать его Тао, как моего деда?

– Тао? Это ты сегодня ночью придумала?

– Ага, странный сон приснился. Тао по-вьетнамски значит «созидание».

Он крепко прижал ее к груди:

– Хм… Симпатичное имя, Тао, такое мягкое, кругленькое, нежное… Его можно будет переделать в Тео или в Матео. Но все это напрасные хлопоты, потому что будет девочка.

Селина расплылась в улыбке, которая как-то слишком быстро потускнела. Словно защищаясь, она натянула на себя простыню. От матери-вьетнамки она унаследовала маленький рост, холодноватый блеск длинных черных волос, лукавые глаза и мягкий овал лица.

– Мне страшно, Вик.

– Ну пожалуйста, перестань психовать. И уж тем более не с утра.

– Да, но все это так… Крошечная квартирка, а снаружи людская толкотня. Как в огромном курятнике.

– А ты что-то имеешь против кур?

Она тихо ответила:

– У меня нехорошее предчувствие, и оно касается ребенка.

Он нежно взял в руки ее маленькие кулачки:

– Предчувствие… Опять…

– Что бы ты ни говорил, а мне все равно так кажется.

Селине все время хотелось, чтобы ее успокаивали. Она с самого начала переживала свою беременность как испытание, как крест, который надо нести. «Ребенок не шевелится, ребенок не дышит, он, наверное, родится неполноценным». Тогда Вик принялся тихонько, нараспев ее уговаривать:

– О’кей, значит, надо сделать еще одно исследование. В четыре месяца бывает, что на УЗИ косточки носа не просматриваются. Маленький укол в живот, чтобы набрать чуть-чуть околоплодной жидкости и удостовериться, что у плода нет врожденных заболеваний. Они же не станут протыкать ему голову или дырявить желудок. В наше время почти все мамочки через это проходят. Договорились?

– Всегда есть крохотная вероятность, что что-то пойдет не так.

– Но она ничтожна!

– Ты отвезешь меня в понедельник?

Вик чуть отстранился:

– Посмотрим, малышка, если смогу. Я ведь всего три недели на службе. Представь себе, что будет, если не явлюсь!

– Значит, не отвезешь. Ладно, понятно. Твои кроссовки в стенном шкафчике в ванной.

И Селина погасила ночник.

Вик хотел было снова начать разговор, но вместо этого вышел ссутулившись. Лучше будет оставить все как есть. Он закончил одеваться, поднял жалюзи и выглянул в окно. С высоты четвертого этажа была видна Сена, телебашня Первого канала и целая армада безликих домов. Странное полотно, сотканное из стали и бетона. Вик надел кобуру и сунул полицейское удостоверение во внутренний карман куртки. В ванной он снова достал из кобуры свой «зиг-зауэр»[3], несколько раз нажал на курок и скорчил зверскую гримасу, а потом, не удержавшись, завел руку с пистолетом далеко назад и, стиснув зубы, беззвучно заорал.

Потом погасил свет и снова вошел в спальню:

– До вечера, малышка.

Он наклонился, чтобы поцеловать жену, но она отвернулась. От ее кожи исходил аромат южного солнца.

Вик вышел, ощутив тревожный укол в сердце. Селина останется до вечера в этой тесной конуре и весь день будет размышлять в одиночестве. А потом пролетят пять месяцев, и настанет пора рожать, и на свет появится новая жизнь.

Майор Мортье настоятельно советовал ему плотно позавтракать. Но Вик не последовал лукавому совету: не хватало еще, чтобы его вырвало на месте преступления.