ЕСЛИ МЫ СЕБЯ ЛЮБИМ, ЗНАЧИТ, ДОСТОЙНЫ СЧАСТЬЯ И ВСЕГО САМОГО ЛУЧШЕГО, ЧТО ЕСТЬ В ЖИЗНИ. МЫ ПРОСТО УЛЫБНЁМСЯ СЕБЕ И ОКРУЖАЮЩИМ. УЛЫБНЁМСЯ СВОИМ ПРОБЛЕМАМ, БЕДАМ И НЕУДАЧАМ. МЫ ВЫШЕ, МЫ СИЛЬНЕЕ, И НАС НЕВОЗМОЖНО СЛОМАТЬ. А НАША УЛЫБКА… НАША УЛЫБКА БУДЕТ ПЕРВЫМ ШАГОМ НА ПУТИ К СЧАСТЬЮ. КАК ТОЛЬКО НАУЧИТЕСЬ УЛЫБАТЬСЯ, ВЫ БУДЕТЕ УДИВЛЕНЫ, СКОЛЬКО ЛЮДЕЙ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, НУЖДАЮТСЯ В ВАШЕЙ ЛУЧЕЗАРНОЙ УЛЫБКЕ.

МЫ НЕНАДОЛГО С ВАМИ РАССТАНЕМСЯ. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВСТРЕТИТЬСЯ ВНОВЬ. НЕМНОГО ПЕРЕДОХНУВ, Я НАЧНУ РАБОТУ НАД НОВЫМ РОМАНОМ, ПОТОМУ ЧТО УЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮ БЕЗ ЭТОГО ЖИЗНИ. Я, КАК И ПРЕЖДЕ, ЖДУ ВАШИХ ПИСЕМ И НАПОМИНАЮ: КАЖДЫЙ ИЗ МОИХ ЧИТАТЕЛЕЙ, ПО ЕГО ЖЕЛАНИЮ, МОЖЕТ СТАТЬ ГЕРОЕМ МОЕЙ СЛЕДУЮЩЕЙ КНИГИ. ПРИЯТНОГО ВАМ ЧТЕНИЯ!

С любовью ко всем состоявшимся женщинам и к тем, кто ещё состоится.

Никогда не бойтесь воплощать в жизнь свои самые светлые мечты, верьте в себя.

Важно, чтобы у всех были силы двигаться вперёд.

Будьте всегда готовы к очередному броску, а если упадёте, то не бойтесь встать и начать всё сначала.

Каждая из нас имеет право где-нибудь на закате лет сказать себе: «Я сделала всё, что могла, и даже больше…»

Самолёт затрясло так, что закричали сидящие позади меня пассажиры, и давление изо всей силы ударило мне в уши. Я схватила бледного Матвея за руку, смертельно испугавшись.

— О боже… Что это?

Я не люблю летать. Терпеть не могу самолёты. Мне не нравится, когда ответственность за мою жизнь лежит на плечах чужих мне людей. Это страх потери контроля над своими действиями. Срабатывает инстинкт самосохранения и тревожные опасения за благополучные взлёт и посадку.

Сама мысль о необходимости перелёта всегда вызывала у меня тревогу. Если кто-то умел отвлечься во время полёта книгой, фильмом, музыкой или приятной беседой, это не про меня. Зачастую мне не помогали ни алкоголь, ни транквилизаторы. Алкоголь имел привычку испаряться намного раньше, чем ожидалось, и страх, а вместе с ним и головная боль возвращались.

— Не переживай. Это просто зона высокой турбулентности, — неуверенно произнёс Матвей и, нервно достав носовой платок, вытер пот со лба.

По салону ходила заметно покачивающаяся от тряски стюардесса, проверяла у всех ремни, не разрешала вставать и откидываться в кресле. Меня залихорадило. Не передать словами, как захотелось покинуть этот железный летающий гроб. Я еле сдерживалась, чтобы не крикнуть стюардессе, чтобы меня немедленно выпустили из самолета. Жуткие и неприятные ощущения. Очень сложно в такие моменты держать себя в руках. Хотелось выпрыгнуть, и дело с концом. А если самолёт попадал в зону турбулентности, мне сразу начинало казаться, что мы уже падаем. Ещё немного, и фрагменты наших тел будут искать на деревьях.

Матвей знал о моей нелюбви к самолетам и перед полётом любил меня настраивать на нужный психологический лад, рассказывая, что автомобильный транспорт гораздо опаснее воздушного. Я делала вид, будто внимательно слушаю, а сама недоумевала: как он не ощущает потенциальной опасности полёта? Матвей напоминал мне, что каждый день на самолётах летают миллионы пассажиров и с ними ничего не происходит. Глупо отказывать себе в удовольствии комфортного путешествия из-за страха. Не стоит себя ограничивать. Нужно найти силы побороть эту дрянь и получать удовольствие от прекрасного полёта. Просто наслаждаться облаками и небом.

Иногда Матвей посмеивался над моей аэрофобией и говорил, что от случайных событий невозможно подстраховаться, потому что они подстерегают нас повсюду. На улице может сбить машина. С крыши может упасть сосулька или даже кирпич. В море мы можем потерпеть кораблекрушение, утонуть в волнах у самого берега. Крах в небе — это тоже случайность.

Матвей не уставал повторять, что самолёт — самый безопасный вид транспорта, а вот автомобиль — самый опасный. И здесь я не могла с ним согласиться. В конце концов, в автомобиле я сама за рулём, а значит, мне приходится рассчитывать на себя, а не на кого-то другого. Возможно, всё же это свойство моего характера и нервной системы.

И всё-таки жаль, что таблетки от страха не существует. Иногда я впадаю в ступор и с ужасом смотрю на прогуливающихся по салону людей. Мне хочется крикнуть им, чтобы они не вставали со своих мест, потому что мне начинает казаться, что самолёт упадёт. Я с ужасом смотрю на стюардесс и не могу понять, зачем полёты стали частью их жизни и почему они не боятся летать.

Перед каждым полётом я занималась самоубеждением, изучала статистику авиакатастроф и даже конструкцию самолёта. Больше всего я боялась смотреть в иллюминатор. Матвей, как мог, меня успокаивал и говорил, что так нервничать крайне опасно для здоровья. Мне было стыдно за свой страх, но я не могла ничего с собой поделать. Начинало бешено колотиться сердце, и почему-то казалось: ещё немного, и мне не хватит воздуха.

Перед каждым полётом мне снились кошмары, после которых я просыпалась в холодном поту. Да уж, подобная фобия реально мешает жить. Матвей же чувствует себя в самолёте как дома на диване.

Чуть позже самолёт резко накренился, проснувшиеся пассажиры закричали, сбоку послышалась молитва; стюардесса, пытающаяся объяснить пассажирам, что необходимо положить голову на колени и накрыть её руками, сама с грохотом упала на пол и больно ударилась. Я обливалась холодным потом, щека у Матвея дёргалась, а глаза налились кровью.

— Матвей, это всё?! — отчаянно крикнула я и вжалась в кресло.

Страх совершенно перестал мне подчиняться, началась паника. Мои чувства были слишком обострены предстоящим уходом из жизни. Уж я-то хорошо понимала, что выжить в машине, падающей с высоты десять тысяч метров, практически невозможно.

Я прокусила губу до крови и невольно подумала, что жизнь продолжит идти своим чередом, только меня уже не будет. Священник прочитает отходную, а пришедшие проводить меня в последний путь будут вспоминать обо мне самое хорошее, а быть может, и самое плохое. На моей могиле будут лежать мои любимые алые розы. Так как меня похоронят в закрытом гробу, провожающие будут класть на мой гроб цветы, с грустью смотреть на мою фотографию и говорить почти шёпотом: «Она так боялась летать…»

А затем мой гроб опустят в землю, и люди начнут расходиться. Но те, кто дороже мне больше всего на свете, останутся до последнего, не веря в происходящее. Почувствовав, что моя душа отделилась от тела, я поднимусь над родными и попытаюсь им крикнуть, чтобы они не плакали. Зачем плакать, ведь я не чувствую боли. Но я не могу кричать. У меня больше нет голоса, и я лечу опять в высоту…

— Аня, это всего лишь турбулентность, — всё так же неуверенно произнёс Матвей, стараясь отвлечь меня от самых страшных мыслей. — Самолёт идёт на снижение. За окном дождь и гроза.

— Тогда почему нам дали разрешение на посадку? Приземляться в грозу опасно. За иллюминатором молнии. Погодные условия очень плохие.