Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если она даст повод.
— Закрой глаза, дорогая, — мьесс Джио умеет говорить так, что призраки отступают. — Поспи, нам далеко еще… хорошо, если дотемна доберемся.
— А куда вы направляетесь?
Этот голос звучал откуда-то издалека, Катарина заставила себя слушать не людей, а карету. Скрип дерева. И стон металла, который тоже умеет уставать.
Скрежет.
Постукивание.
Слабый треск дорожного амулета, призванного облегчить вес этого чудовища на колесах. Но амулет устарел, да и не заряжали его давненько, вот и работал он едва ли в треть силы.
Ничего.
Доберутся. А что к ночи, так оно и лучше… она все-таки заснула и оказалась в своих покоях. Огромное пространство, кровать под тяжелым балдахином. Шерстяные тюфяки придворных дам, которым выпала высокая честь дежурить этой ночью. Севилла сидит в одной ночной рубашке, слишком откровенной, чтобы это было прилично. Но она плевать хотела на приличия. Она ждет. Слегка подогнула одну ногу, вытянула другую. Волна светлых волос разметалась по обнаженным плечам. На фарфоровом личике застыло выражение счастья.
Она надеется, что ее заметят.
И Катарина тоже надеется. Она готова принять новую фаворитку и уступить ей нынешнюю ночь, как и все последующие. Правда, Севилла не ограничится статусом фаворитки, она, как и многие, мечтает стать королевой.
Девятой.
Это ведь несложно.
Его шаги слышит не только Катарина. Тяжелые. Медленные.
Ворчание.
И ругань. И стало быть, нога болит сильнее обычного. И может быть, настолько, чтобы… но нет, он останавливается перед дверью. И Катарина делает вдох. Она сползает с кровати, готовая приветствовать супруга и повелителя.
— Приехали, — болезненный тычок разрушил полотно сна. — Деточка моя, тебе все же стоит принимать успокоительное.
— Я принимаю.
— Не то, — мьесс Джио признавала лишь одно успокоительное, односолодовое и пятнадцатилетней выдержки, и предпочитала держать его при себе, утверждая, что в ее возрасте нервы стоит беречь. — Поверь, ты принимаешь совсем не то.
Подхватив юбки, она отмахнулась от пухлого господина, решившего быть любезным, и спрыгнула на землю. Потянулась, взмахнула руками.
— Боги, ну и дыра, — мьесс Джио всегда отличала некоторая прямолинейность. — Еще немного и я поверю, что побывала в заднице мира.
На станции было пусто.
Темно.
Единственный фонарь скорее привлекал мошкару, нежели темноту разгонял. В мутное стекло его стучались ночные бабочки, и влажный этот звук показался Катарине до невозможности мерзким.
— Нам стоит найти экипаж, — Катарина поежилось.
Ее слегка знобило, то ли от нервов, то ли от холода. Она поправила перчатки, зачем-то разгладила юбку, на которой позорным клеймом выделялось пятно от повидла. Приподнялась на цыпочки, силясь разглядеть хоть что-то.
Темнота.
Тишина.
И даже лошади вздыхают бесшумно, не смея нарушать ночной покой города. А ведь и вправду, что делать? Будь Катарина одна, она бы и пешком отправилась, знать бы еще, куда, но ведь есть багаж, который сгрузили прямо на землю. И теперь гора чемоданов намекала, что без помощи им не обойтись.
А ведь брала самое, как казалось, необходимое.
Катарина.
У мьесс Джио были собственные представления о необходимом, оттого, верно, и набралось его с полдюжины чемоданов, а к ним пару бочонков и два сундука, перетянутых цепями. Вспомнилось вдруг, что при дворе ходил упорных слух, будто в сундуках этих мьесс Джио хранит головы недостаточно старательных любовников.
— Эй, милейший, денег хочешь? — поинтересовалась мьесс Джио в темноту. И как ни странно, та ответила сиплым голосом:
— Кто ж не хочет?
— Тогда найди дамам экипаж. И помоги… со всем этим. К слову, душечка, разве нас не должны были встречать?
— Должны, — вынуждена была признать Катарина.
Она сама отправляла вестника. И выходит… выходит, он потерялся? Невозможно. Или тогда ее неправильно поняли? Тоже сомнительно. Вряд ли в этом городе есть еще одна станция. А Бристон — ближайший к поместью город.
Тогда…
— Не переживай, лапочка, — мьесс Джио весьма споро столковалась о чем-то с господином внешности столь пугающей, что вряд ли Катарина вовсе решилась бы подойти к нему. — Вот доедем, там и выясним, кому выписать плетей.
Ехать пришлось на телеге.
На огромной такой телеге, дно которой устилало сено. На сено бросили дерюжку, а уж на нее с извинениями и немалым, а главное, весьма искренним пиететом, усадили Катарину. Тот тип просто-напросто поднял ее, будто в Катарине вовсе не было веса, и сунул в солому, сказав:
— Звиняйте, госпожа… вот шкуру еще суньте, помягше будет.
Шкура оказалась медвежьей, но пахло от нее травами.
На телегу загрузили чемоданы, и бочонки, и даже сундукам нашлось место. Мьесс Джио устроилась подле возницы, и это отчего-то не удивляло.
— А расскажите, милейший, что у вас тут за место такое…
Телега шла медленно, но мягко, куда мягче кареты. Покачивались борта, скрипели колеса, от соломы пахло чем-то непривычным, но приятным.
— …даже так… удивительно, а вот…
Мимо проползали улицы. Редкие фонари. Темные дома, казавшиеся одинаково недружелюбными. Изредка раздавался лай собак, который, впрочем, стихал.
— …и даже так?
Она умела говорить с людьми, не важно, с мужчинами или женщинами, с теми, кто стоял подле золотого трона, искренне недоумевая, что делает здесь же Джио, и с другими, которых было гораздо больше. Первые ее опасались, не понимая природы ее власти, как не понимала и сама Катарина, просто принимая как должное, что Джио может, если не все, то многое. Вторые, пожалуй, почитали Джио если не своей, то всяко близкой по духу.
Разговор вился.
И длился.
И город проплывал рядом, такой вдруг большой, хотя куда меньше Лондиниума. И пахло здесь лучше. И скрип колес убаюкивал, а шкура была тепла.
— Вы б тоже до сена полезли, госпожа, а то ж ехать нам еще и ехать…
— Долго?
— Дык… сперва до Бузинной улицы, там поворот от Кожевенного. И еще один опосля ратуши, а потом уж напрямки через холмы.
Описание не вдохновляло. А если бы мьесс Джио не нашла бы этого увальня? Катарина запоздало расстроилась. Подобное небрежение говорило об одном: за хозяйку ее не считали.
— Не расстраивайся, лапонька, — мисс Джио ловко перебралась на сено. — Подвинься-ка… следовало ожидать подобного.
— Почему?