– Все равно, – уныло произнесла мать. – Старость не за горами. Мы не вечные. Тебе уже сорок два… Не замужем, без детей… И останешься одна!

– Но… Мама! Сейчас совсем не об этом надо думать! – Выбравшись из постели, художница вновь принялась одеваться. Она не смогла бы пролежать и одной минуты. – Где отец?

– На работе. Он же еще работает, ты в курсе?

– Не иронизируй, я не настолько редко звонила, чтобы этого не знать! – Александра вытащила из сумки футболку и натянула ее. Зимой в своей почти неотапливаемой мансарде она могла ходить только в свитере, а частенько приходилось кутаться еще и в теплый пуховый платок. Сейчас она не ощущала ни тепла, ни холода. Возбуждение было слишком велико.

– Когда он приедет с работы?

– Около семи.

– Если он работает полный день, значит, силы еще есть и ему не может быть очень плохо! Не преувеличивай, я же знаю, ты всегда впадаешь в панику!

И мать постепенно покорилась ее нажиму. Она уже не выглядела такой подавленной и смотрела на дочь с надеждой, словно в ее власти было вернуть здоровье отцу, а не просто произнести несколько успокаивающих слов. Александра направилась на кухню, чтобы поесть, – ее внезапно одолел волчий голод. Было уже далеко за полдень. Она присела к столу, знакомо и уже позабыто качнувшемуся вправо – туда, где был неровный пол.

Мать торопливо ставила на плиту кастрюли, включала газ и, не переставая, говорила, словно пытаясь усыпить словами свой страх:

– Ему давно надо было забеспокоиться, да и мне… Я тоже виновата, что мы запустили дело! Но ты же знаешь, как отец не любит ходить по врачам! Он давно чувствовал себя неважно… Неужели ты так и уедешь, с ним не повидавшись?!

– Ну конечно, я задержусь! Я постараюсь остаться до самого Нового года!

Александра ответила, не колеблясь, однако, снова вспомнив о своих злоключениях, содрогнулась всем телом, словно сидела сейчас не на теплой и уютной родительской кухне, а в стылой мансарде, мучительно пытаясь принять решение – как выпутаться из пугающей и загадочной истории, в которую ее втянула судьба, едва женщина успела опомниться от предыдущего приключения[1].

«Придется остаться. Но это значит, что в случае чего меня легко смогут найти. Слишком легко. Рита знает этот адрес. Она на него писала из Дании, прислала ту единственную открытку, четырнадцать лет назад…»

Художница окликнула мать, хлопотавшую у плиты:

– Мам, ты помнишь, мне подруга когда-то прислала из Дании рождественскую открытку? Я тогда еще тут жила.

– Это которую ты на ширму приколола? – немедленно обернулась мать.

Александра с облегчением кивнула. Она знала, что мать трепетно хранит все письма, открытки, старые телеграммы, самые ничтожные клочки бумаги, питая к ним сентиментальную привязанность.

– Это где замерзший канал и по нему детишки на коньках катаются? – оживившись, на миг позабыв о своих тревогах, продолжала припоминать мать. – Которую Рита тебе прислала?

– Да, все верно. Она цела?

– Где-то должна быть. А зачем тебе?

– Хотела ей написать.

Мать отставила кастрюлю с огня и, наливая в тарелку борщ, поинтересовалась:

– А давно вы переписывались-то? Может, Рита уже там и не живет?

– Вот с тех пор я о ней ничего и не знаю!

Ложь вырвалась спонтанно, и, произнеся эти слова, Александра не ощутила никакого раскаяния. Подруга втянула ее в слишком мрачную историю, чтобы она могла пугать и без того расстроенную мать. Александра не помнила, говорила ли матери по телефону, когда созванивалась с ней в последний раз, что Рита собирается в Москву. Если да, то сейчас ее тут же поймают на лжи… Но мать кивнула:

– Да, совсем вы потерялись, а ведь когда-то, в Питере, так дружили! Ты сама говорила, во всей Репе не было таких подруг! Напиши, напиши ей! Ешь, а я поищу открытку. Она недалеко должна быть.

…Открытка нашлась в считаные минуты. Александра еще водила ложкой по дну тарелки, а взгляд уже был прикован к маленькому прямоугольнику глянцевой плотной бумаги, с одной стороны которого была изображена живописная зимняя сценка с катающимися на коньках детьми. На обороте значилось всего несколько строк, написанных характерным неровным, заваливающимся налево почерком Риты – такого почерка художница больше никогда ни у кого не встречала.

«Дорогая Саша, с Новым годом тебя и с прочими праздниками. Ты думаешь, наверное, что я уже замужняя дама? Так вот, мы не поженились и не поженимся уже. Я пока остаюсь в Дании. Что дальше – неизвестно. Пожелай мне чего-нибудь хорошего, и удачи! Твоя Рита».

Был указан и обратный адрес, как с облегчением убедилась Александра. Но немедленно спросила себя, что ей даст старая информация о месте жительства исчезнувшей подруги (да и жила ли та когда-нибудь по этому адресу?).

«И это единственная зацепка! Не просто мало, это совсем ничто! Я понятия не имею, откуда приехала Рита! Я даже не знаю, как полностью зовут ее дочь! Иоася – так она ее называла, когда рассказывала о своих датских несчастьях. Иоанна, значит? Ивонна? А фамилия?!»

Женщина отодвинула тарелку и встала из-за стола. Мать, сидевшая напротив, но не прикасавшаяся к еде, тоже поднялась:

– Второе будешь?

– Я наелась. Мне надо кое-какие бумаги разобрать.

– Ты правда остаешься встречать с нами Новый год?

Александра, охваченная острым приступом жалости, обняла мать и поцеловала в щеку. Та, не избалованная подобными проявлениями нежности, даже испугалась:

– Что с тобой?! Ты ничего от меня не скрываешь?! Сама-то здорова?

– У меня все… хорошо! – с запинкой ответила Александра.

Уединившись в комнате, которую она уже с трудом могла называть своей, потому что чаще бывала в ней во сне, чем наяву, художница достала из сумки растрепанную пачку захваченных из мастерской бумаг. Сверху лежал конверт из коричневой бумаги. Оттуда Александра, присев на край разобранной постели, вытряхнула на простыню немногочисленное содержимое: визитную карточку и лиловатый ветхий листок паспарту с наклеенной на него фотографией.

Взяв визитку, она с внутренним содроганием перечитала ее. «Демин Андрей Викторович. Член московской коллегии адвокатов».

«Вот еще одна зацепка, тут и телефон, и электронная почта… Но кому звонить? Покойнику?! Кого расспрашивать о его делах с Ритой?! Тех, кто начнет, в свою очередь, расспрашивать меня о моих делах с покойником?! Что я скажу?! Он побывал у меня в мастерской, при свидетеле, потом обнаружился мертвым в другой мастерской, ключ от которой был у меня, – и тому тоже имеется свидетель! Потом тело пропало! Что я скажу? Как оправдаюсь?»

Листок с фотографией, найденный в ящике письменного стола, когда художница собирала вещи, готовясь покинуть мансарду, одновременно притягивал ее и ужасал. Этой фотографии, на которой был запечатлен старинный серебряный предмет сервировки в виде пса, ищущего трюфели, никогда не водилось среди ее многочисленных бумаг! Листок со снимком появился там в самые последние часы перед побегом, в те страшные часы, когда она металась, как затравленный зверь, не в силах понять смысл происходящего, принять спасительное решение. Чья рука положила его в ящик? Второй ключ от мастерской имелся у Маргариты. Краткая надпись на обороте ветхого картона также была сделана ее почерком. Надпись отчаянная, необъяснимая и все же понятная Александре.