по ним можно было сверять не только время суток, но и точный час, а значит с легкостью избегать встречи с ними, потому как, даже не имея проблем с пищеварением, при виде их уксусных лиц у Анны начиналась изжога.

Хотя справедливости ради, это были не самые дурные люди, они были всегда обходительны и воспитаны, здоровались и прощались первыми, несмотря на ее статус ступенью ниже, и может так случиться, были они люди даже хорошие, но кто же изъявит желания лицезреть сад души, коли фасад так не дружелюбен.

Анна не любила этот подъем, сразу на выходе из бухты лестница была почти отвесной, отчего каждый раз, как налетал ветер, ей казалось, будто ее столкнет вниз и с замиранием сердца она цеплялась за поручни, пытаясь усмирить гулкие и частые удары сердца, с завистью глядя на смелого мальчишку, что бойко вышагивает по крутым ступеням, не оглядываясь и не смотря вниз. Может это оттого, что он еще не обзавелся прошлым? Не страшно смотреть вперед, когда за спиной еще ничего нет. Что ж, когда-то и она была бесстрашной, но теперь она страшилась и боялась всего, и треска ветки, и сквозняков пустой виллы, и тени на песке, и даже отражения.

Она устала от всего, от прошлого и настоящего, она устала от себя, но, не желая будущего, однако же, не имела смелости окончить все одним лишь росчерком пера. Может по малодушию, а может из храбрости, кто ж разберет.

У подъездной дорожки стоял автомобиль хозяина. Анна облегченно вздохнула. Сегодня ей не придется успокаивать мадам Жикель, в отчаянных метаниях по вилле и стенаниях, что месье Жикель остался в Ницце на ночь. Иногда Анна и сама не знала кто она в этом доме. Нянька для маленького Матье, или для его взрослой матери?

После революции, оказавшись во Франции без средств существования, Анна должна была благодарить Бога, за ту работу, что он ниспослал для нее. Сотни тысяч соотечественников перебивались редкими заработками, прозябая в злачных местах русских кварталов, без возможности вернуться и не в силах начать жизнь заново, и утопали в жалости к себе и слабости к алкоголю.

Старая знакомая, из прошлой жизни, с которой она общалась еще в Петербурге, когда овдовев, она сама себе была хозяйкой, правда лишь короткий срок, по чистой случайности встретилась ей вновь в Париже. Толи из симпатии, толи из жалости, та предложила Анне место гувернантки у ее добрых друзей, четы Жикелей. Месье Гаэль Жикель был состоятельным французским промышленником, а его жена, Мари, была русской по происхождению, кстати, тоже не из бедной семьи, и в девичестве носила имя Тропова. Правда никогда в России не жила, и даже не бывала, да и по-русски говорила с трудом, но была одержима ею, как часто случается у людей, имеющих смутное представление о Родине, и оттого наделяющих ее всеми волшебными свойствами, кои сознания наделяет Землю Обетованную в своих желаниях и мечтах. И страстно желая сохранить и передать свои корни сыну, подыскивала именно русскую гувернантку, находясь в приятном заблуждении, что чужому человеку под силу научить твое чадо большему, чем можешь научить его сама. Анна переубеждать ее не стала и потчевала мадам Жикель рассказами о прекрасной и далекой Сибири, где круглый все угощают друг друга блинами и все добры и все великодушны, где город утопает в гроздьях хмельной черемухе, а гибкие ветви вислой березы наклоняются до самой сырой земли. Земля далекая, земля прекрасная…

Не успев переступить порог виллы, Анна услышала шум колес по неровной каменной дорожке и выхлопы и гудение и всю канонаду звуков, издаваемых автомобилями, которых она, самой себе не хотела признаваться, боялась до сердечного приступа. Она судорожно вздрогнула, так и не привыкнув к этим железным дьяволам, как она их втайне про себя называла, и инстинктивно дернув к себе Матье, желая защитить дитя, резко обернулась.

На секунду гнев вспыхнул на ее лице, при виде мужчины и женщины в роскошных вечерних нарядах, но увидев, что и они обернулись в ее сторону, и могут заметить недружелюбие и даже неприязнь в ее глазах, испуганно спохватилась, и покорно опустив взор, скрылась на вилле.

У лестницы ее уже ждала мадам Жикель в восхитительном темно-изумрудном платье, расшитом блестящем серебряным стеклярусом. Ее припудренные округлые женственные плечи блестели, как перламутр раковины дикой ракушки, поднятой с самых чистых и синих глубин океана. И весь ее образ благополучия, и достатка был такой гладкий и такой ладный, без изъянов и трещин, что заставлял чувствовать себя Анну так жалко и так ничтожно, как только возможно

— АннА! — с ударением на второй слог окликнула ее хозяйка. — Где же вы были!? Я так хочу показать моего малыша гостям! Ступай же, переодень его в морской костюм, тот самый, ты знаешь, что я люблю, и спускайся! — требовательно, без возможности возразить ей, воскликнула мадам Жикель.

— Конечно, конечно, мадам Жикель, сию секунду, — уверила ее Анна и поспешила наверх.

Быстро умыв и переодев Матье в задорный морской костюмчик, она на минуту задержала дыхание, пытаясь разобрать голоса в зале. Она отчаянно надеялась, что они уже уехали и забыли про нее, но и хозяева и гости были по-прежнему внизу, а их голоса становились все громче, а смех все чаще. — Верно, открыли вторую бутылку шампанского, — раздраженно подумала Анна. Нет, не было никакой неприязни со стороны Анны к ее новым хозяевам, впрочем, не было и любви, ведь как можно любить того, кто так счастлив и так благополучен, когда ты беден и бесправен.

Она посмотрела на себя в зеркало и тяжело вздохнула. Проведя весь день на пляже, пусть и в тени, но под жарким и резким мартовский солнцем, не раз вспотев, так что пылинки и песчинки, так и норовили прильнуть к ее разгоряченному и влажному телу, Анна увидела в отражении все тоже, что и прежде. А именно, безнадегу и уныние. Она поправила свое старомодное черное платье прислуги, отряхнула белый передник, и, постаравшись пригладить, будто смятые крылья бабочки, воротник, сколола растрепавшиеся волосы в тугой узел и улыбнулась сама себе в отражение дежурной улыбкой милой и покорной гувернантки.

Взяв малыша за руку, она спустилась вниз. Секунду Анна замешкалась перед дверью, все еще не решаясь войти, но затем, едва касаясь костяшками пальцев, постучала, и в ожидании, когда пригласят, вытянулась как солдат на выправку. Раздались смех и голоса, но ничего нельзя было разобрать, и в замешательстве Анна еще раз робко постучала, правда уже чуть громче, и сама