Джанетт и Стью Лисон с той стороны улицы, чета Малескис со своим грудничком и мистер Бернсайд, которому, сколько бы я его ни помнила, всегда было ровно семьдесят лет. Как мы и ожидали, не появились только наши ближние соседи, вечные затворники Макрекены, которые наверняка, как только услышали новости, забаррикадировали свои двери изнутри.

Все мы стоим на улице, засунув руки глубоко в карманы, избегая встречаться взглядами, словно школьники на первом школьном балу.

– Ну, – наконец заговаривает мой папа, – признавайтесь, кто из вас нагадил Аризоне и Неваде?

Каждый из стоящих усмехается. Не потому что шутка такая уж смешная, а потому что она, по крайней мере, частично снимает напряжение.

Мистер Бернсайд окидывает всех взглядом.

– Разве я не говорил, что эти ублюдки захотят прибрать к рукам всю реку Колорадо? – произносит он.

Подумав мгновение, качает головой и продолжает:

– Мы позволили реке стать хозяйкой наших жизней. Теперь мы уязвимы как никто.

Он прав. Мало кто задумывался, откуда приходила к нам вода. Она просто текла к нам в дома – и все. Но когда Калифорнийская долина начала высыхать, а цены на производимую здесь продукцию взлетели до небес, люди поневоле начали обращать на это внимание. Достаточное для того, чтобы формулировать предложения и принимать законы. Большинство из этих законов были лишены смысла, но людям казалось, что они, по крайней мере, хоть что-то делают. Так было, например, с законом, запрещающим использовать воду для игр – швыряться водяными бомбочками стало опасно.

– А в Лас-Вегасе вода пока есть, – замечает кто-то.

Наш сосед Стью качает головой:

– Верно. Я звонил, пытался там забронировать номер – ничего не вышло. Миллион номеров, и все забиты.

Мистер Бернсайд, явно наслаждаясь неудачей, постигшей соседа, печально улыбается:

– Если быть точным, сто двадцать четыре тысячи. Похоже, всем людям одновременно пришла в голову эта идея.

– Представляете, что творилось на пятнадцатом федеральном шоссе? – невесело качает головой мать. – Не хотелось бы мне там оказаться.

Вставляю свои два цента и я:

– Если они придерживают оставшуюся воду для самых острых нужд, наверняка у них есть еще немного. Можно подать в суд, и они ее отдадут. Хотя бы в режиме веерных отключений. И все мы будем получать воду ежедневно, хотя бы понемногу.

Мое предположение производит на моих родителей сильное впечатление. Прочие смотрят на меня с нескрываемым восхищением, и мне это приятно. Родители убеждены, что когда-нибудь я стану юристом. Возможно, так и будет – если к тому времени у нас что-то еще «будет».

Сейчас же моя идея вряд ли кому-нибудь поможет, какой бы замечательной она ни была. Власть имущие слишком уж заинтересованы в этом ресурсе, чтобы хоть часть выпустить из-под контроля. А может быть, и воды-то совсем уже не остается!

Пищит чей-то телефон, принимая сообщение. Джанетт смотрит на свой «андроид» и хмыкает:

– У моих родственников в Огайо – то же самое. Теперь мне еще и за них беспокоиться!

– Напишите им: «Пришлите воды», – ухмыляется мой отец.

– Мы справимся, – успокоительным тоном говорит моя мать. Она практикующий психолог, и успокаивать – ее работа. Если точнее – вторая натура.

Гарретт, до этого стоявший спокойно, подносит к губам свою бутылку «Каторейда», и все невольно замолкают, словно впадают в ступор. Соседи завороженно смотрят, как братишка заглатывает жидкость. Наконец тишину прерывает мистер Бернсайд.

– Ну что ж, – произносит он, – поговорим об этом в следующий раз.

Так он обычно заканчивает все разговоры, и это – сигнал, обрывающий наше минутное единение. Все прощаются и направляются к своим домам, бросив последний взгляд на пустую бутылку в руках Гарретта.

Позже, часов в пять, дядя Базилик провозглашает:

– Пора в «Костко». Кто со мной?

«Костко» – гипермаркет самообслуживания. Удобно и недорого.

– Можно мне «хот-дог»? – просит Гарретт. Он уверен: даже если ему с ходу откажут, свой «хот-дог» он все равно получит. Дядя для него не противник.

– «Хот-доги» – не главная наша проблема, – говорю я брату.

Он не спорит. Он знает, куда и зачем мы едем – не такой он дурачок. И, тем не менее, за свой «хот-дог» он спокоен.

Мы забираемся в полноприводный пикап дяди Базилика, слишком уж навороченную для человека его возраста тачку.

– Мама сказала, в гараже есть еще несколько бутылок воды, – говорит Гарретт.

– Нам нужно гораздо больше, чем «несколько», – говорю я, быстро производя в голове подсчеты. Я тоже видела эти бутылки. Девять штук по пол-литра. Нас пятеро. Воды не хватит и на день.

Выведя машину с нашей улицы на шоссе, дядя говорит:

– Округу понадобится не больше суток, чтобы наладить снабжение. Нам и нужно-то всего пару коробок.

– И «Каторейда», – говорит Гарретт. – Не забудьте про «Каторейд».

«Каторейд» полон электролитов. Именно эту фигню впаривают в рекламе. Хотя Гарретт понятия не имеет, что такое электролит.

– Посмотрите на это дело с другой стороны, – говорит дядя Базилик. – Пару дней вы не будете ходить в школу.

Калифорнийский вариант снежной бури.

До конца семестра в младших классах – всего несколько дней. Нам же, старшим, наверняка продлят учебный год, отчекрыжив от каникул.

На парковке «Костко» яблоку негде упасть. Похоже, сюда съехались все люди из нашей округи. Нам не остается ничего другого, как медленно кружить в поисках места для парковки. Наконец дядя достает свою карточку «Костко» и протягивает мне.

– Вы вдвоем идите внутрь. Я вас найду, когда припаркуюсь.

Интересно, а как он попадет внутрь без своей карточки? Но наш дядя Базилик вывернется из любого затруднительного положения, а потому мы с Гарреттом выбираемся из машины и присоединяемся к потоку людей, вливающемуся в ворота склада. Внутри – настоящая Черная пятница в самом жутком своем варианте, но сегодня народ явился не за телевизорами и видеоиграми. Тележки у касс забиты консервами, туалетными принадлежностями, но, в основном, водой. Самые важные в жизни вещи.

Я сразу чувствую, что что-то здесь не так. Не уверена, что знаю, что происходит, но это висит в воздухе. Люди с какой-то ожесточенностью толкают вперед свои тележки – едва не врубаясь в тех, кто мешает им поскорее пробиться сквозь толпу. Витает ощущение некоей доисторической враждебности, плохо скрываемой под налетом цивилизованной вежливости. Причем налет этот с каждой минутой становится все тоньше и тоньше.

– Не тележка, а урод какой-то, – говорит Гарретт. Он прав. Втулка одного колеса согнута, и, чтобы протолкнуть тележку вперед, нужно накренить ее и катить на трех нормальных колесах. Я смотрю назад, на вход в склад. Там оставалось еще две тележки, но и их сейчас займут.