«Хорошо, что еще новозыбковская полиция «хвост» не прислала», — подумал Павел.

Казармы второго Балтийского флотского экипажа в Кронштадте ничем не отличались от Крюковских. И порядки те же. Но и в них Павел недолго задержался. Попал на крейсер «Двина»…

— Встава-ай! Выноси койки! Быстро! Быстро!

Этими словами начинался корабельный день, такой же, как вчерашний. «Таким он будет и завтра, и послезавтра. С побудки до отбоя люди в движении, словно заведенные механизмы», — мысленно твердил Павел.

За лоском и чистотой верхней палубы «Двина» оставалась плавучей тюрьмой под андреевским флагом. Но и на этом корабле, как и на всем флоте, Дыбенко встретил хороших людей.

Унтер-офицер Охота

Сменный Охота ничем внешне не отличался от других унтер-офицеров; но на матросов он не кричал и не ругался. Уже в годах, с появившимися сединами на висках и морщинками под глазами.

Как-то после занятий Охота попросил Дыбенко задержаться. Поинтересовался, знаком ли тот с Филатовым и Львовым. Павел ответил, что ни того, ни другого не знает.

— Мой друг недавно вернулся из Риги, — сказал Охота, — там он встречался с этими людьми, они просили передать тебе привет, ну и так далее… А теперь внимательно слушай и мотай на ус…

Узнал Дыбенко, что Охота, Филатов и Львов — большевики, давние друзья, вместе в РСДРП вступали, участвовали в обоих кронштадтских восстаниях — 1905 и 1906 годов.

— Ты не новичок в подпольной работе, умеешь держать язык за зубами, — говорил Павлу Охота. — Но учти, за тобой следит матрос Шмелев. За ним мы тоже внимательно присматриваем. Тебе нужно вот что сделать.

Охота назвал нескольких матросов и пояснил, как проверить их и привлечь к работе.

Павел доверился Охоте… Пройдут годы, но он не забудет и этот первый дружеский разговор в румпельном отделении «Двины», и последующие беседы, которые завершатся вступлением Дыбенко в партию большевиков в июне 1912 года.

Охота стал часто приглашать Дыбенко в гости на Цитадельскую, где снимал комнату у старушки — матросской вдовы. Каждый раз здесь бывали новые люди — большевики-подпольщики. Обещал познакомить с «очень хорошим товарищем унтер-офицером Иваном Сладковым». Да не было случая. А вот с Васей Марусевым познакомил.

Служил Вася на линкоре «Император Павел I», и Дыбенко узнал от него о тюремных порядках на корабле, о его командире — каперанге Небольсине и других офицерах. В одну из встреч Марусев рассказал, что на днях его вызывал к себе Небольсин:

— Спрашивал, как мне служится.

Охота насторожился. Посоветовал подальше держаться от командира, вообще от офицеров.

Когда Марусев ушел, Охота произнес:

— Чует мое сердце, Небольсин вербует Васю шпионить за матросами. А Вася не продажный, и положение его опасное. Небольсин — гнусный, бездарный офицер. Настоящий живоглот!

…Погода стояла жаркая. На корабле все раскалено, к металлу нельзя прикоснуться. В помещениях, особенно в кочегарке, нечем дышать. Да и наверху, на палубе, тяжко. Корабли готовились к заграничному походу. Готовилась и «Двина», хотя все отлично знали, что ее не пошлют… Когда-то на флагштоке «Двины» реял гвардейский флаг и название было другое — «Память Азова». Крейсер, не в пример другим, зараженным «потемкинской болезнью», не вызывал беспокойства ни у правительства, ни у флотского начальства. А между тем на крейсере действовала подпольная большевистская организация, которую возглавляли Арсений Коптюх, по партийной кличке Оскар, и Нефед Лобадин. Они-то вместе со своими верными друзьями и готовили вооруженное восстание, чтобы помочь Свеаборгской крепости, выступившей против самодержавного строя. Но все сорвалось из-за предателя Тильмана. Восстание было подавлено. Коптюх-Оскар и еще семнадцать «зачинщиков» приговорены к расстрелу, двести семь отправлены на каторгу и в арестантские роты. «Многие из осужденных матросов до сих пор томятся в страшной рижской тюрьме «Большая Маргарита»», — говорил Охота. Николай II приказал вычеркнуть «Память Азова» из списков боевых кораблей Балтийского флота. Вот тогда-то, в 1906 году, и присвоили крейсеру название «Двина», сорвали гвардейский флаг, разоружили и поставили у стенки, заколотив досками. Так и ржавел «проклятый корабль» вплоть до 1909 года, пока не «сжалился» над ним новый командующий флотом адмирал Эссен. Он включил «Двину» в состав минных учебных судов, превратив его в своеобразную плавучую тюрьму, куда стали посылать политически неблагонадежных матросов…

И все же «Двину» готовили к заграничному походу.

— Быстрее, быстрее! — то и дело слышались окрики боцманов и боцманматов, хотя люди и без того работали как автоматы.

Где уж тут заниматься политикой, и так с ног валятся. Так думало начальство. А в стальном чреве крейсера в глубокой тайне шла подготовка к большим и важным событиям.

Охота последнее время часто отлучался с корабля. Дыбенко знал, что в Кронштадте он встречался с подпольщиками.

— Пока дела идут хорошо, приближается решающий день, — говорил он. — Сигнал к восстанию даст броненосец «Цесаревич».

Павел передал этот разговор своим товарищам, а те своим…

Было это 21 июля 1912 года, а на следующий день на «Двину» нагрянули жандармы. Вместе с корабельными офицерами произвели тщательный обыск. Рылись и в сундучке Павла, но там хранились книжечки с житиями святых, их в свое время передал Охота и рекомендовал держать на видном месте. Ничего не обнаружили и у других подпольщиков…

Но на многих боевых кораблях эта душная июльская ночь оставила тяжелые последствия. На броненосце «Император Павел I» обысками руководили сам командующий фон Эссен и командир Небольсин; «бунтовщиков» разбудили и в одном белье построили на верхней палубе, грозились повесить всех на реях…

Охота приносил с берега все новые и новые подробности трагической ночи. Однажды рассказал о командире крейсера «Громобой» капитане первого ранга А. С. Максимове, не пустившем на корабль жандармов. Потребовалось категорическое предписание самрго Эссена. Максимов отказался участвовать в обыске и не подписал протокола. Жандармы арестовали и увели с крейсера девять матросов, у которых якобы нашли запрещенные книги. Максимов опротестовал это вопиющее беззаконие и добился освобождения арестованных[2]. «Как в будущем удастся наладить подпольную работу?» — эти мысли тревожили и Охоту, и Дыбенко. Они понимали, что теперь командование наверняка «закрутит гайки» так, что дышать будет трудно.

И началось. За малейшие проступки сажали в карцер на хлеб и воду. Корабли из Кронштадта вывели, матросов лишили берега. Весь минный отряд, в том числе и «Двину», отправили в шхеры и держали там до сентября.

В декабре 1912 года Дыбенко уезжал в Гельсингфорс, его переводили на линкор «Император Павел I». При прощании Охота говорил о новых арестах, о готовящемся суде над матросами. Дыбенко молчал, опустив голову.

— Не печалься, друг, это временные