— А вот там, за углом, во времена моего детства была пирожковая. Я уж теперь и не знаю, были те пирожки за пять и десять копеек вкусными или нет, но воспоминания остались необыкновенные. Да… Время странная штука, правда? Прошлое всегда кажется нам или прекраснее, чем оно было, или ужаснее… Это еще Зигмунд Фрейд отмечал… И Марсель Пруст.

Александра вздохнула чуть глубже, откинулась на спинку плетеного стула, расправила плечи. Она переставала стесняться собеседника и теперь могла его разглядеть как следует.

Эдгар Штромм выглядел лет на пятьдесят с небольшим. Почему-то, говоря по телефону, Александра представляла его старше. Квадратное загорелое лицо, зачесанные назад седые, яркие до белизны волосы, маленькие голубые глаза, посаженные близко к переносице и словно слегка на разной высоте… Сухой тонкогубый рот, широкие плечи. Несмотря на прохладу и сырость (всю ночь шел дождь), Штромм снял вельветовый пиджак и бросил его на спинку свободного стула, оставшись в рубашке с короткими рукавами. В нем не было ничего неприятного или тревожащего, и все же Александра не могла избавиться от смутной тревоги. Слишком внезапно этот человек ворвался в ее жизнь.

— Вы москвич? — спросила она, стараясь отвлечься от неприятного ощущения. — Вы жили в этом районе?

— Да, коренной москвич, жил неподалеку, на Пречистенке. — Штромм почему-то хохотнул. — Но это было очень давно. Теперь я гражданин Евросоюза. Живу то в Польше, то в Германии. Собственно, везде живу.

И снова Александру задел его металлический, неискренний смех. «Он что-то скрывает! — думала женщина, следя за тем, как вернувшийся из кафе официант ловко сервирует перед ними завтрак, деликатно, чуть слышно постукивая посудой. — И кажется… нервничает больше, чем я!»

— Да что же мы смотрим на это великолепие, давайте есть! — воскликнул Штромм и взял вилку и нож. — Где я только ни бывал, где ни ел, а все-таки в Москве мне кажется вкуснее всего. Знаете, где родился, там и сгодился.

После этих слов он замолчал и казался целиком поглощенным едой. Александра ела медленно, без особой охоты, хотя была голодна. Дома еды не было, старенький холодильник давно сломался, она питалась всухомятку и от случая к случаю, на ходу. Перспектива вскоре потерять мастерскую, которая была для нее и домом, ввергла художницу в апатию. Она ощущала себя улиткой, лишенной раковины.

— Да! — внезапно громко воскликнул Штромм, и Александра вздрогнула, уронив вилку. — Что касается нашего дела. Я ведь вам ничего не сказал. Дело щекотливое, признаюсь. Пожалуй, даже дело чести.

Александра молча смотрела на него, ожидая продолжения. Штромм размазал вилкой джем по краю тарелки и резко отодвинул ее, словно решившись на что-то.

— Итак, на днях состоится маленький аукцион, — продолжал он. — Янтарь, копалы, люцит, бакелит. Распродается коллекция моего покойного друга. Продает его дочь. У нее сейчас стесненные обстоятельства. Да, собственно… — Штромм сделал паузу. — У Ольги всегда такие обстоятельства. Она не умеет обращаться с деньгами. Это взрослый ребенок.

— Что же требуется от меня? — осведомилась Александра.

— В данный момент — терпение, — шутливым тоном заметил мужчина. — Я пытаюсь донести до вас суть проблемы.

Александра, почувствовав неловкость, замолчала. Перед ней сидел клиент, на данный момент — единственный на горизонте. Экономический кризис не пощадил среду коллекционеров. Продавалась или самая ходовая дешевка, на которой нельзя было заработать, или редкости, которые в самом деле были уникальны, цена на них никогда не падала. Средний слой товара почти не двигался, а именно он кормил перекупщиков вроде Александры. Желающие отреставрировать картину тоже встречались не часто. Эдгар Штромм, кем бы он ни был, казался настоящим подарком судьбы.

— Вам доводилось иметь дело с коллекционерами янтаря и старых пластиков? — спросил Штромм, убедившись, что его внимательно слушают. — Вы говорили, что не знакомы с этой средой.

Александра отрицательно покачала головой.

— Это совершенно особенные люди, — Штромм улыбался, но его маленькие голубые глаза были холодны. — Они живут в замкнутом мире. В своей Янтарной комнате, если можно так выразиться. И выхода из нее нет. Кого однажды зачаровал янтарь, тот навсегда останется его рабом. Таким был и мой друг, чья коллекция выставлена на продажу. Наверняка вы не слышали его имени. Игорь Исхаков был настоящим фанатом янтаря.

Александра вновь покачала головой. Это имя она слышала впервые.

— Он собирал не только янтарь, он собирал также копал — это недозревший, молодой янтарь, а также старинные пластики, давно снятые с производства. Люцит, бакелит… У него в коллекции был уникальный резной целлулоид, он приобрел его в Париже, целый сундук разом. Продавала полусумасшедшая старушка, бывшая модель Коко Шанель. Да, конечно, во всех случаях, кроме янтаря, я говорю об изделиях, а не о кусках материала. Янтарь в его коллекции был и кусковой, необработанный. Но…

Штромм сделал паузу, словно готовясь к решительному шагу.

— Речь в нашем случае пойдет не о янтаре. Что вы знаете о таком материале, как бакелит?

Александра пожала плечами:

— Ничего, абсолютно. Это синтетика?

Штромм, усмехнувшись, потянулся к своему пиджаку, висевшему на спинке соседнего стула, порылся в карманах и бросил на стол перед Александрой два маленьких полупрозрачных кубика темно-медового цвета. На каждой грани кубиков виднелись белые точки, нанесенные краской, — от одной точки до шести.

— Игральные кости? — подняла брови Александра.

— Совершенно верно, это я вам показываю для примера. Игральные кости для настольных игр производства ГДР делались из бакелита. В наши дни бакелитовые аксессуары — чистый винтаж, все захватили банальные пластики. Такие кубики сейчас стоят на рынке около трехсот евро за штуку. В Германии на них настоящий бум уже несколько лет.

— Я понятия об этом не имела… — протянула женщина. — А кубики эти помню очень хорошо, если их намочить водой, они становятся очень красивыми, похожими на янтарь…

— Да-да, — рассмеялся Штромм. — А вообще, бакелит — это попросту термореактивная фенолформальдегидная смола. Звучит очень скучно, правда? Янтарь куда романтичнее, сколько с ним связано красивых легенд, сказок, суеверий…

Художница выжидательно помешивала ложечкой пену в остывшем кофе.

— Но представьте, этот скучный материал подделывают! — воскликнул Штромм, словно изумляясь собственным словам. — Существует такая штука, как фейкелит, поддельный бакелит. И на него тоже находятся охотники. Бусины из фейкелита, например, проходят все тесты на бакелит, но издают иной звук при соударении друг о друга. Но чтобы определить подделку, нужно быть специалистом.

— Каковым я не являюсь, — не выдержала Александра. Она терялась все больше. — Чем же я могу быть полезна?

— О, вы можете быть полезны и мне, и дочери Исхакова, — спокойно заверил ее собеседник. — Я же говорю, для меня это дело чести — помочь дочери покойного друга. Сама Ольга не в состоянии постоять за себя. Она не понимает, не видит, когда ее обирают. А на этот аукцион сбегутся самые зубастые хищники. Видите ли… Когда речь идет не о золоте, серебре, не о живописцах с громкими именами, когда критерий оценки размыт, очень легко сбить с толку человека, который в себе не уверен. И сбить цену вещам, которые он продает. На Ольгу легко нажать. Она сразу сдается. После смерти отца я пятнадцать лет опекал ее, помогал и советом, и деньгами… Но заменить ей отца не мог, сами понимаете, тем более что вскоре после гибели Игоря уехал из Москвы за границу. А мать существовала в ее жизни только номинально. У нее была другая семья. Практически с двенадцати лет Ольга росла одна, сама по себе, с няньками и гувернантками. Теперь ей двадцать семь…