Билл Флай элегантно сунул руку под диван и, кажется, застрял там, но на то он и Талант, чтобы с легкостью выходить из затруднительных положений: сделав вид сильной задумчивости, он выдержал паузу, а потом спустился на колени и стал что-то искать.

–От он!

В его руках сияла статуэтка Оскара. Так вот что он искал под пыльным диваном! Пыльным… странно, столько слуг, а не убирают. Может быть, он держит этот диван, как сейф и поэтому не разрешает под ним вытирать?

–Быть того не может, настоящий Оскар! – преисполненный подлинного восхищения, я открыл рот.

–Что такое эта наградишка? – произнес актер причмокнув, – Оскар для нас это… Ну, его! Магда! Магада, пихни его в мой сад…!

–Что простите? – переспросил я, в то время, как женщина взяла статуэтку и куда-то ушла.

–В саду пусть стоит у меня. Для нас, для профессионалов, это сущая безделушка, – ответил Актер, – А нас с вами где-то сталкивало? Ваше лицо мне знакомо.

Вот он отличный шанс рассказать знаменитости с Голливудских холмов, как я талантлив и как я сильно жажду пасть звездой на аллею славы! Но нет… Меня охватило смущение, это же чувство, которое не давало мне достать телефон и сфотографироваться с ним, после того, как я бескорыстно помог ему добраться домой. Всё что я смог выдавить из себя, так это: «Но, это же заслуженный Оскар…».

–Думаешь, мы заслужили? Думаешь, заслужили они? Думаешь, я заслужил? Ха-ха-ха! Не, ну может, кто очень старательный и поделом получил, но не менее их стараются актеры в захудалом театришке рассчитаным на пятнадцать человек зрителей…! Но кому нужно раскручивать «ничто»? Я был когда-то «ничто»! Было время, когда «ничто» сделавшееся звездой восхищало! Теперь одного «ничто» мало. Даже больше: «ничто» это никчемный элемент, который легче выдумать, чем отыскать и раскрутить.

–О, вы не «ничто», вы не только заслужили этот Оскар, вы заслужили и все остальные награды, которые вам не дали…

–Актеры вручают друг другу эти штуки потому, что они знамениты, – продолжал Билл Флай не обращая на меня никакого внимания, – Не станут они давать эти штуки малоизвестным, малораскрученным, гениальным, – Он выпучил глаза на последнем слове, как будто подчеркнул маркером в тексте, – фильмам, актерам, режиссерам… они дадут только тем, о ком говорит весь мир или тем, о ком выгодно будет говорить всему миру, потому что те заключили контракты к съемкам в супер блокбастерах, в фильмах, в которые вложены миллионы долларов. Миллионы! На раскрутку в первую очередь, а потом уже на производство. Фильмы эти снимаются по отто… оптопт… оттоптанному пути, следуя которому общая масса не заблудиться и заплатит необходимую сумму за билет. Чтобы потом… номинировать на престижную награду и привлечь внимание к церемонии – ведь это тоже деньги. Деньги-деньги-деньги…

Билл Флай замолчал, закрыв глаза. Я с нетерпением ждал. Продолжение, которое должно было последовать за такой долгой театральной паузой, обещает быть потрясающим. Кажется, мне сейчас раскроется самый главный секрет Голливуда! Карты идут в руки, а уж джек-пот я как-нибудь сам потом сорву! Прошло полторы минуты. Билл Флай захрапел. Ещё раз осмотрев его роскошную гостиную, я с унынием решил прекратить пользоваться его гостеприимством. Его охранники, обыскали меня с ног до головы, будто я мог что-то украсть, пока хозяин спит, открыв рот. Мое шутливое предложение оставить перед выходом металлодетектор, не изменило их серьезных лиц. На улице продолжал идти сильный дождь; я видел, как Оскар, небрежно втолкнутый в горшок с пальмой, заливало водой. Вода очищала от пыли его отполированную поверхность и делала ещё более сияющим.

«Мама! Папа! Сегодня я держал в руках Оскар! Думаете, шучу? Думаете, дешевый сувенир? Нет! Самый настоящий! Именной! Имя, правда, на нём не мое пока… Билл Флай – помните такого? Конечно, помните, а если нет, загляните в мою комнату. Если вы еще не сняли со стены мои плакаты, на одном из них вы увидите его самого! Билл сам лично дал мне в руки свою награду, я считаю это хороший знак. Вот так вот. Кушаю я хорошо. Погода отличная. Жду вашего ответа».

Я закончил писать е-мэйл, который за мгновение должен перелететь океан, нажал «отправить» и задумался над тем, что произошло со мной за сегодняшний день… Я вспомнил Оскар, мокнувший под дождем в саду мистера Флая… Если бы я взял его, никто бы не заметил пропажи… У меня ему было бы сухо. Я бы пыль с него ежедневно вытирал… Но не мог я украсть его! Не мог! Даже если бы он мне сам его подарил. Я его не заслужил… Тут я запнулся.

Незнакомое или гениальное? Я ещё раз перечитал фразу. Так непонятное или недосягаемое? Я отложил книгу и зевнул. На часах три ночи. Хм… в выходные я перечитаю эту главу раз десять; весь восторг испарится, как только она перестанет быть для меня чем-то новым. А может, уже к завтрашнему вечеру я сроднюсь с лихими фразочками этой признанной книженции с её крепкой и горькой прозой так, что буду воспринимать их, как свои собственные, ничем не примечательные мысли.

Сколько себя помню мною всегда правила жажда знаний. Уже в самом раннем детстве я хотел быть умнее всех остальных. С годами я понял, что хочу быть не умнее, а мудрее всех. Чтобы прослыть умным в четыре года, достаточно научиться считать до ста (по тому же принципу тебя сочтут умным в возрасте сорока лет, но математические задачи должны быть посложнее). Мудрым же научиться быть не так просто. И, как правило, мудрости нельзя научить. Её нужно достичь самому. Мне было лет одиннадцать, когда я этого ещё не понимал и длинными, осенними вечерами после школы мечтал, что появится волшебник и предложит мне сделку: не знал я, что он от меня потребует, но взамен, он должен был мне дать мне мудрость старика. Хорошо, что, став подростком, я перестал верить в волшебников и понял, что мое будущее зависит только от меня. Я начал читать, причем, не столько классическую литературу, сколько критические статьи к ней. Таким образом, я самый первый из моих одноклассников научился рассуждать над тем, что обычно переваривает система образования и кормит этим нас, как птенцов. Я любил размышлять, они хотели повторения их слов. Я всегда старался понять, прежде чем забыть. Я научился не принимать на веру, а критически мыслить. В свои пятнадцать лет, едва научившись ходить, я уже мог летать. И, конечно же, я часто падал, при ходьбе. Жалко преподавателей совершенно не волновало наличие у меня крыльев, когда они отчитывали меня за неумение ровно ходить по грешной земле. В университете стало попроще, и все же когда, я приходил в библиотеку с компанией моих недовольных однокурсников (притворяясь таким же недовольным), 8 книг из 10, которые я мог взять на руки, должны были утолить мои собственные интересы. Даже в те года, когда ребяческое любопытство сменяется неподдельным скептицизмом, я продолжал открыто испытывать интерес ко всему меня окружающему… собственно именно скептицизм подталкивал меня к анализу.

Но человек, активно живущий в обществе, требует понимание и одобрение. Вот от чего я должен был освободиться в первую очередь! Желание не оказаться мудрецом, а показаться им всем окружающим, безоговорочно побеждала в некоторые периоды моей жизни. Я был готов забыть, что я существо разумное и присоединиться к глупым, но безобидным сверстникам, чтобы говорить им очевидную, но явно одобряемую ерунду. Наверное, я боялся неизвестного мне тогда одиночества. Позже, мне так осточертело слабоумие, мое собственное и других, что я, развлечения ради, начал вести себя полным дурачком, не беспокоясь, что меня как раз за дурочка и примут.