попадался, – начал ломать комедию ростовщик, медленно приближаясь к столу. – Не здесь ли?

Александр Иванович приоткрыл дверцу буфета:

– Нет. Должно быть, в столе…

Быстро подошел к нему, открыл нужный ящик и вытащил револьвер:

– А вот и он. Теперь клади деньги обратно в шкап. Быстро! И нож туда же.

Дерзкий, сплюнув на ковер, с презрением глянул на брата:

– Как сволочью был, так сволочью и остался.

– С волками жить – по-волчьи выть, – с самодовольной улыбкой ответил ростовщик. – Пора тебе, Толик, обратно в Сибирь. И на сей раз уж я не поскуплюсь, будь уверен. Заплачу тюремщикам, чтобы глядели за тобой в оба. Сгниешь там заживо.

– А ежели секрет медальонов открою?

– Какой ещё секрет?

– Отец в них зашифровал, где спрятано наше наследство.

– Не говори ерунды. Наследство украл Васька…

– Если бы он украл, я бы в Нерчинске его не встретил. С такими деньжищами с каторги сбежать – плевое дело.

– Васька до сих пор жив?

– Да. И побожился, что денег отцовских не брал. Папашка наш, – Дерзкий кивнул на портрет, – их спрятал…

– Где?

– Так я тебе и сказал. Сперва поклянись, что не выдашь меня властям и что деньги поделим поровну.

Ростовщик задумался. Дерзкий видел по глазам брата, какая нешуточная борьба между лютой ненавистью и жадностью происходит в его душе. Как и рассчитывал преступник, алчность победила.

– Хорошо, клянусь. Говори, в чем секрет.

* * *

Орудием труда крючочникам служил трехзубый крюк, ввинченный в палку от метлы. Им они шуровали в мусорных кучах, отделяя от объедков ценные, по их мнению, вещи: обрывки тканей, обглоданные кости, бутылки и железки. Найденное тряпичники складывали в холщовые мешки, что висели у них за плечами, и вечером, вернувшись домой, сортировали их по кучкам, чтобы затем сбыть скупщику. Тот же, собрав хлам от полусотни крючочников, продавал его на переработку: ткани шли на производство бумаги, кости – на изготовление клея, металлы в переплавку, бутылки возвращались в трактир.

Но иногда в кучах мусора крючочникам попадались более ценные вещи: изношенный костюм или платье, которое можно было перелицевать, – их сбывали портным, стоптанные до дыр сапоги или туфли продавали сапожникам. А вот потерянные из-за прогнившей веревки нательные крестики крючочники относили ювелирам или ростовщикам.

Как раз накануне, в субботу 16 августа 1873 года, десятилетний Кешка, сын Фроськи-крючочницы, нашел в одном из дворов Свечного переулка золотой крестик.

– Сдадим Александру Иванычу, – сходу решила его мать. – Полтинник за него точно даст.

– А конфект мне за крестик купишь? – уточнил Кешка, как и все ребятишки обожавший сладкое.

– Ещё чего? За угол ещё не плочено…

Кешка с мамкой снимали для жилья угол в комнате портного Иванова.

– Тогда требуй с ростовщика не полтинник, а рупь…

– Не даст. Ни в жизнь не даст.

– Он-то даст. Только ты обмануть меня хочешь и второй полтинник пропить, – догадался Кешка и решительно заявил: – Вместе к Иванычу пойдем.

И какие только причины ни придумывала Фроська, чтобы сынок остался дома, Кешка всё равно увязался за ней. Если бы дворник стоял, как и положено, на улице, через парадную дверь он бы крючочников не пустил, заставил бы их по черной лестнице подыматься. Но Прокопий сидел в трактире, и Фроська с Кешкой спокойно зашли в парадную и поднялись на второй этаж. Квартира ростовщика была не заперта. Они приоткрыли дверь и вошли. Из бывшей столовой до них донеслись голоса:

– Хорошо, клянусь. Говори, в чем секрет.

– Помнишь на обеих миниатюрах березу…

– Как не помнить…

– Так вот, листики на её ветках – это шифр…

И тут Кешка внезапно чихнул.

– Кто там? – громко спросил ростовщик.

– Мы это, Ефросинья с Иннокентием, – подобострастно ответила крючочница. – Но ежели заняты…

– Беги в полицию. Скажи, грабителя пой…

Договорить ростовщик не успел – Дерзкий метнул в него кинжал, который попал точно в горло. Выстрелить в ответ он не сумел – руки разжались, револьвер из них выпал, и ростовщик с грохотом повалился на пол. А преступник, подхватив мешок с деньгами, ринулся на кухню, в два прыжка очутился у двери на черную лестницу, быстро скинул крюк, на который та была закрыта, и был таков…

* * *

Ни Фроська, ни Кешка в полицию не побежали. Услышав сперва грохот, а потом убегающий топот, они, выставив вперед, словно ружья, крюки, осторожно прошли по коридору в квартиру.

Нет, они не считали себя бесстрашными героями, которые, презрев опасность, кинулись на помощь ростовщику. Расчеты у них были свои: грабители, судя по топоту, уже сбежали, а Чванов, похоже, убит или ранен. Вдруг разбойники не всё успели украсть? Вдруг и Фроське с Кешкой что-то перепадёт?

– Господи! – перекрестилась крючочница, увидев лежавшего на полу ростовщика, вокруг которого растекалась лужицей кровь.

– Что? Сдох? – уточнил Кешка.

– Дохнут кошки с собаками… Люди Богу душу отдают…

– Он уже отдал душу?

Фроська осторожно потрогала крюком тело ростовщика.

– Кажись, да. Сходи-ка парадную дверь на цепочку запри. А я пока…

Фроська размахнулась палкой и ударила крюком по одной из витрин.

– Нас же в тюрьму посадят! – испугался Кешка.

– А кто на нас подумает? Никто и не видал, как мы в дом зашли.

Фроська сняла заплечный мешок и стала запихивать в него заклады. Кешка сбегал к двери и закрыл её.

– Дай-ка свой горбовик, – велела ему мать, когда он вернулся в столовую.

Кешка стянул заплечный мешок и кинул ей, не сводя глаз с Александра Ивановича – он вдруг заметил, что положение правой руки ростовщика изменилось: когда они только зашли, она была выпрямлена, а теперь согнута.

– Кажись, жив, – испуганно пробормотал Кешка.

– Когда кажется, крестись …

– Кто тут? – прошептал ростовщик.

– Ой! И вправду жив! Что ж теперь будет? – испугалась крючочница.

– Фроська, ты? – прохрипел Чванов.

– Да.

– Подойди.

Крючочница с опаской приблизилась.

– Сыну… передай… медальоны… листики на березе… шифр… Поняла? – произнес умирающий.

– Шифер на березе, чего тут непонятного?

– Передай, Толька за ними… – закончить ростовщик не смог. Правая его рука снова разогнулась, и он затих навсегда.

– Теперь точно Богу душу отдал, – перекрестился Кешка.

– Ну что встал как вкопанный? – закричала Фроська, уже успевшая разбить и обчистить все витрины. – Оглядись, что бы ещё прихватить.

Кешка, схватив венский стул, подбежал к киоту.

В каждом доме, где жили православные, имелась полка с иконами, которая называлась киотом.

– А ты у меня голова! – похвалила Кешку мать. – Оклады-то на иконах какие богатые. Дай-ка их сюда.

Забравшись на стул, Кешка стал подавать иконы, а Фроська – складывать в мешок.

– Ты там ещё пошуруй. За иконами часто самое ценное прячут, – велела мать.

Он послушался