— Брависсимо, мисс Хэлси. Вы ведь мисс Хэлси, я полагаю?

Глубокий бархатный голос отнюдь не успокоил ее — она успела поймать его пристальный взгляд. Она готова была держать пари, что за располагающей внешностью скрывается непреклонный, безжалостный человек. Он должен быть таким — человек, которого ее воображение рисовало негодяем, — и вот она здесь, ее застали за каким-то глупым занятием, она ведет себя, как школьница; лицо раскраснелось, волосы растрепались. Линнет осторожно высвободила ноги из скакалки и нервным движением откинула назад выбившуюся белокурую прядь.

— Я Макс ди Анджели, — просто сказал он, не давая ей возможности заговорить. Он не предложил ей руки, но жестом указал, что следует вернуться в комнату, и Линнет почувствовала, что перешла дозволенные границы.

— Пройдем в гостиную?

— Я тоже, папа! — запищала Кэсси.

Он присел на корточки, положив руки на маленькие плечи.

— Нет, малышка. Я должен поговорить с мисс Хэлси наедине. Ты пойди сейчас к тете Дине, а я скоро приду к тебе.

Кэсси повиновалась, хотя и неохотно. Даже дочь не спорит с этим человеком, мрачно отметила Линнет. Честно говоря, она не заметила в ребенке никакого страха, но ведь даже отпетые преступники бывают любимы своими детьми, сказала она себе. Так что это еще ничего не значило.

Она снова уселась на тот же стул, но теперь напротив нее оказался он. Вытянув и скрестив свои длинные ноги, свободно расположив руки на подлокотниках, он, казалось, полностью расслабился, но — как кошка, всегда готовая вскочить при необходимости. Хищник…

— Вы явились, чтобы насладиться компанией детей — и их играми, — сказал он, мягко растягивая слова, и румянец Линнет стал ярче. Похоже, он намекал, что она инфантильна, и, конечно же, он не примет на работу человека, которого не считает достаточно ответственным.

— Я вообще люблю компанию людей, а дети тоже люди, — спокойно отразила она удар.

В его голубых глазах почти неприметно вспыхнуло удивление.

— Да? — сказал он. Это был полувопрос, полуутверждение.

Линнет облизнула губы. Внезапно ее одолели сомнения относительно правильности порыва, который заставил ее искать здесь работу. Это касалось не только того, хотела ли она работать на этого человека и жить в его доме, но и стоило ли осмеливаться это делать. Он пугал ее, и она была убеждена, что он видит ее насквозь. Если даже Джоанна, которая умела прекрасно обращаться с любым мужчиной, была уничтожена им, какие надежды могут быть у нее?

Джоанна была влюблена, а ты — нет, напомнила она себе. Но тем не менее…

— Я люблю детей, — добавила она. — Но я никогда не работала с ними. Я не няня, не сиделка, не учительница, и вообще не специалист.

— Так откровенно? — пробормотал он, внезапно переменив свое положение: он элегантно закинул ногу за ногу и слегка наклонился к ней. — Можно подумать, что вы убеждаете не нанять вас на работу, а уволить. Интересно, что же вас побуждает к этому? Вам не понравилась Венеция? Может быть, мой дом или моя дочь? А может быть, я сам?

Он не сводил с нее глаз цвета лазури, задумчивых и ленивых. Почему это должно волновать его? Он богат и бесспорно интересен, и Линнет была уверена, что женщины бегают за ним толпами.

— Ничего подобного, — быстро возразила она. — Венеция потрясающа, ваш дом великолепен, а дочь очаровательна. И я едва знаю вас, синьор. Но было бы глупо с моей стороны выдавать себя за того, кем я не являюсь.

— Глупо. Но не это важно. Я уже нанял учителей музыки, танцев и так далее. Моя дочь окружена людьми, которые присматривают и заботятся о ней. Но все они говорят, в основном, по-итальянски, а я хочу… друга, который говорил бы с ней по-английски. Ее мать, она была англичанкой, внезапно скончалась, а я не хочу, чтобы Косима забыла язык.

От его простого упоминания о смерти жены, от замечания, что для ребенка является большой потерей невозможность разговаривать на родном языке, у Линнет перехватило дыхание. Неудивительно, что Джоанна столько курила и пила больше, чем ей следовало бы. «Я ничего не значу для Макса, — заявляла она с пугающей злостью. — Ему все равно, что я, что другая!» Очевидно, он уже давно перестал обращать на нее внимание, и она терпела его равнодушие только ради Кэсси, пока, наконец, даже это звено не разорвалось.

Он все еще настойчиво ее разглядывал, и Липнет решила, что пора и ей что-нибудь сказать.

— Вы сами очень хорошо говорите по-английски, синьор, — сказала она. — Я не думаю, что Кэсси нуждается еще в какой-либо помощи.

Он признал этот факт без ложной скромности.

— Большую часть времени я отсутствую, — заметил он. — А для ребенка необходима непрерывность языкового общения.

Вот и обеспечь непрерывность, хотелось ей отпарировать. Оставайся с Кэсси, раз ты не сделал этого для ее матери. Брось развлечения, лыжи, серфинг, приемы и женщин, по крайней мере, пока Кэсси не подрастет… Но она не могла сказать этого.

— Я понимаю, — это все, что она могла ответить, натянуто и с намеком на упрек, что вызвало новый всплеск изумления в его глазах.

— Да? Я удивлен. — Он поднялся, пересек комнату, затем обернулся, глядя на нее, как прокурор на перекрестном допросе.

— Объяснения, — внезапно сказал он. — Почему вы здесь? Или, спросим по-другому, что бы вы делали, если бы вас не было здесь?

У Линнет опять перехватило дыхание, на этот раз от его проницательности. Он, может быть, и прожигатель жизни, но чуждый условностям. В этой красивой голове несомненно работал острый ум.

— Я была бы здесь же, в Италии, но училась бы у маэстро Донетти, ответила она абсолютно правдиво.

Его брови поползли вверх.

— Знаменитый учитель пения? Так вы певица? Она кивнула.

— Да. По крайней мере, стараюсь ею стать. Я была больна… Мне пришлось сделать операцию на голосовых связках и теперь год совсем нельзя петь.

Она говорила отрывисто, без тени сентиментальности, не желая обнаруживать боль, которую вызывали у нее эти воспоминания, и не желая жалости этого человека.

— Мои соболезнования, синьора.

Его слова казались искренними, но могли быть и простым проявлением вежливости.

— Итак, вы решили, что если вам пока нельзя петь, по крайней мере, вы можете пожить в Италии?

Линнет стерпела. Да, но она не осознавала этого, пока вчера не вышла из самолета под золотое итальянское солнце, пока не услышала вокруг музыку итальянского языка. Пока не увидела голубей, кружащих над собором Сан-Марко, не услышала мелодично перекликающихся гондольеров, не увидела из окна отеля закат солнца над лагуной. Только тогда она поняла, как музыка Верди, Пуччини и Доницетти, которую она так любила, была связана с воздухом и природой этой восхитительной страны. Италия создана для оперы, она пела в крови великих композиторов, и частичка этого живет в Линнет.