Мама — при посторонних она просила называть ее исключительно Мелани, — у которой через месяц должна была состояться свадьба с уже четвертым по счету и весьма обеспеченным мужем, была настоящей хищницей. Если продолжать аналогию, то я на ее фоне была лишь милой домашней кошечкой.

Недаром мое излюбленное место — кресло у камина, где, закутавшись в бабушкин плед, все еще пахнущий ее духами, я любила проводить дождливые вечера. В отличие от своих ровесниц, я не любила клубы, предпочитая вечер с горячим чаем и книгой гомону толпы, извивающимся телам и грохоту музыке. Быть может, этим и объяснялось, что у меня так мало подруг.

Вот и сейчас, в воскресный вечер, я корпела для институтским заданием знакомой, пока она веселилась в баре за углом. Я сама предложила помощь, но, признаюсь, уже жалела — глаза слипались, а рано утром мне нужно было идти на работу.

Привычным жестом, не отрывая взгляда от конспекта, я потянулась за чашкой. Это была во всех отношениях уникальная чашка из старинного сервиза, из светлого фарфора, с изящной ручкой и тонкими стенками — настоящее антикварное чудо. Ей бы стоять за стеклом, собирая лишь пыль и восхищенные взгляды редких гостей в моем доме. Но соблазн пить из такой красивой чашки оказался сильнее.

Моя рука схватила лишь воздух. Недоуменно переведя взгляд вправо, я увидела чашку на другом конце стола. Вскинула бровь — каким образом она могла там оказаться? Несколько мгновений я буравила чашку подозрительным взглядом, словно в надежде, что она сама даст мне ответ. Пожала плечами и, перегнувшись через стол, пододвинула ее поближе к себе. Глотнула обжигающе горячего чая и, отставив чашку в сторону, вновь углубилась в изучение высшей математики.

Через полчаса я сдалась — сделанного должно было хватить на удовлетворительную оценку, а Нэнси этого было вполне достаточно. Я поднесла чашку к губам, собираясь допить свой излюбленный напиток и… недоуменно поставила на стол. Чашка была пуста.

— Серьезно? — спросила я в тишину особняка.

Несмотря на усмешку на губах мне было совсем не весело. Даже как-то… не по себе. Ведь я-то знала, что, даже задумавшись, не смогла бы допить залпом горячий чай — я всегда ждала, когда он немного остынет. Но и о призраках - любителях чаепития я слышала впервые.

— Не смешно, — буркнула я, направляясь в спальню. А у самой по спине пробежал холодок. Я вдруг почувствовала себя под прицелом невидимых глаз, и отогнать эту навязчивую мысль оказалось не так-то просто.

На этом престранном эпизоде неприятные сюрпризы не закончились. День спустя я обнаружила, что книги, тщательно выстроенные мною на полках огромной бабушкиной библиотеки корешок к корешку перепутаны. Одни свалены в кучу, другие поменялись местами с третьими. Я стояла напротив огромных шкафов от пола до потолка, и меня бросало то в жар, то в холод. Слава богу, что за окном был день, иначе от всего увиденного мне стало бы совсем жутко.

Я вернулась в спальню и села на кровать, скрестив ноги. Итак, похоже в «Лавандовом приюте» действительно водились духи. Я задрала голову вверх, словно пытаясь взглядом проникнуть сквозь потолок на чердак, где, по словам бабушки, обитал призрак бедняжки Тили, погибшей в годы войны. Неужели это действительно она безобразничала в доме? Или… кроме нее здесь был кто-то еще?

От этой мысли я окончательно растеряла самообладание. Да, я люблю истории о призраках — но, как оказалось, не тогда, когда являюсь их героиней! Нервно сглотнув, я пошла на кухню. Даже сейчас, залитая солнечным светом, она не казалась мне безопасной. Чашка стояла там, где я оставила ее вчера — ну хоть на этом спасибо.

Мелькнула еще одна догадка, более приземленная и лишенная сверхъестественных объяснений — что я попросту оказалась лунатиком, и это именно я брожу по дому по ночам и переставляю книги. Но стать вдруг лунатиком на двадцать пятом году жизни — почти так же фантастично, как и встретить в доме призрака. Да и история самопередвигающейся и самоопустошающейся чашкой в эту теорию никак не вписывалась.

Мне свойственно подходить к самому простому делу со всей серьезностью и основательностью. Вот и сейчас я запаслась блокнотом и перед тем, как отправиться спать, набросала схематичные рисунки всех комнат «Лавандового приюта». Зарисовала примерное расположение книг, расположение треклятой чашки и антикварных кукол в закрытой бабушкиной спальне. И только после этого с чистой совестью и чувством выполненного долга отправилась спать.

Наутро я встала в боевом расположении духа и решительно принялась обследовать дом. Вердикт: статуэтки на камине переставлены, книги в библиотеке поменялись местами — и, что самое любопытное, полки с новыми книгами, которые из дома привезла с собой я, оказались нетронуты, а вот те, которым насчитывалось уже больше полутора веков, поменяли свое прежнее расположение.

Итак, настал час признать очевидную уже истину: в моем доме обитали призраки.

Ночь снова меня позвала.

Я резко открыл глаза, словно бы какая-то сила сама распахнула веки. Поднялся с кровати, не зажигая газового светильника, добрался до двери — тьма была мне родной, и я превосходно в ней ориентировался.

С тех пор, как я остался один, как моя Орхидея в очередной раз вырвала из груди и растоптала мое сердце — и долгие года до ее появления в моей жизни, я спал в одежде. Наверное, было глупо на что-то рассчитывать, но я не мог позволить себе тратить драгоценное время на лихорадочные поиски одежды. Да, я отчаянно верил

— или же опять путал веру с надеждой — что однажды, когда ночь снова меня позовет, я стану не жнецом, а спасителем.

Я выбрался из дома, стараясь не потревожить покой дремлющих слуг — чудаковатых, но милых супругов Эйзерваль. Они, увы, были уже немолоды, и спали плохо и чутко.

Ночь была безлунна, и лишь газовые фонари вдоль улицы разбавляли густые чернила, разлитые над городом. Я шел, постукивая тростью по мостовой, и иной раз мне казалось, что над моей головой висят огромные часы, методично отстукивающие минуты. Минуты… до чего? Или же стук чьего-то сердца, которое вот-вот остановится.

Я спешил, но старался не привлекать к себе лишних взглядов, как репейник, вцепляющихся в меня. В эти мгновения меня будто окружал некий ареол, невольно притягивающий ко мне чужие взгляды. Мимо, грохоча колесами по мостовой, промчался экипаж. И если кучеру я оказался безынтересен, то сидящая внутри кеба леди внимательно на меня посмотрела. И тут же, словно чего-то испугавшись, поспешно отвернулась от окна. Что-то в моих глазах ее напугало.

Пожав плечами, скрытыми черным фраком, я свернул в проулок. Я шел, ориентируясь на некое внутреннее ощущение — словно вместо моего сердца был моток пряжи, а кто-то невидимый там, в темноте переулка, осторожно наматывал нитку, притягивая меня к себе. Кто-то — я знал это наверняка, и все же, парадокс, не переставал надеяться — мертвый.

Проулок закончился тупиком — высокой глухой стеной каменной громады. В углу, скрытое полумраком, лежало девичье тело. Я приблизился к ней, инстинктивно стараясь ступать мягко, позабыв, что она уже никогда не сможет услышать меня. Сейчас она бредет по Пустыне Снов, но где закончится ее путь, знают только боги.