Зарабатывал он и летом, получая уже «живые» и, можно сказать, законные деньги в стройотрядах. Излишним будет упоминать о том, что Маликов являлся одним из командиров студенческих бригад и занимался выбором объектов и распределением работ. Постепенно в стройотряды влились помимо студентов и наиболее крепкие и легкие на подъем представители преподавательского состава и администрации института. А Маликов уже решал вполне «взрослые» вопросы с председателями колхозов и начальниками строительства какого-нибудь таежного поселка, завода или фермы. Уровень прорабов он уже прошел, сам таскал бревна все реже, больше для виду: чтобы товарищи не обижались и не считали его «зажравшимся начальником».

Товарищи, однако, были далеко не глупыми людьми и сами как-то постепенно вытеснили его из трудового процесса, мягко отстранили от физических работ.

«Ты, Маликов, лучше деньги считай, — сказали товарищи. — Больше пользы будет. Ты у нас — голова! Бревна таскать каждый может. Ты давай ищи нам подряды повыгодней».

Понятие «коррупция» в те годы (как и многие другие понятия, вошедшие в обиход после начала перестройки) применялось лишь по отношению к странам капиталистическим, к Западу, с его безработицей, угнетением трудящихся, нарушением прав человека и прочее, и прочее — вместе со всей остальной лапшой, которую вешала на доверчиво подставляемые уши советских граждан отечественная, крепкая, добротная, за долгие годы советской власти выверенная и отточенная пропаганда.

Однако коррупция — это было именно то, чем занимался в институте Маликов. Неожиданно для всей администрации он повязал руководителей института путами покрепче всяких веревок, и даже цепей, сделав самого себя незаменимым и важным. Не таким, конечно, важным, как ректор или как декан факультета, но ведь и ректор был охвачен его деятельностью, и декан, не говоря уже о более мелкой сошке…

Кто бы мог предположить, что выгоднейший для института подряд на строительные работы — на Ленинградском Металлическом возводили новый цех — умудрился выбить не кто иной, как студент четвертого курса Маликов? Ректор, отчетливо понимающий, что власть принадлежит в институте только ему, и никому больше (хотя бы номинально, но принадлежит), и слышать не хотел о Маликове, на людях рубил ладонью воздух, пресекая всякие упоминания о шустром студенте — комсомольском активисте, ворочающим институтскими финансами. Однако встречался с Игорем в приватной обстановке и обсуждал предстоящие работы.

Ушлый студент вызывал у него двойственные чувства. С одной стороны, ректор удивлялся его изворотливости и несомненному таланту устроителя, организатора, руководителя, с другой — испытывал к Игорю острую неприязнь. Иногда ему казалось даже, что он завидует Маликову, с легкостью решавшему вопросы, над которыми билась администрация института, да и сам ректор, долгие годы.

«Чего он хочет? — думал ректор. — Что ему надо? Какова его цель? Может, просто денег хочет много зарабатывать? Не похоже».

После откровенного разговора с Маликовым ректор успокоился. Он не мог сказать себе, полностью ли открылся перед ним вожак комсомольских дружин и душа стройотрядов, но что тот был честен хотя бы наполовину, сомнений не вызывало…

— Просто зуд у меня какой-то, — говорил Маликов. — Когда я вижу, как все разваливается…

— Что ты имеешь в виду? — быстро спросил ректор. — Уточни, пожалуйста!

— То же, что и вы, — спокойно ответил комсорг, глядя на собеседника широко раскрытыми честными глазами. — То же, что и вы, — повторил он. — Бесхозяйственность и разгильдяйство. Воровство и безнаказанность.

Советская система трещала уже по всем швам, и ректор, конечно, имел в виду именно это. Но вместе с тем он не ожидал услышать от бравого комсорга откровенную антисоветчину вот так, прямо в глаза.

— И чего же ты хочешь? Успеваемость твоя говорит о том, что специалист из тебя получится… Ну, как бы выразиться помягче…

— Вы правы, — тут же согласился Маликов. — Но я думаю после института пойти на ЛМЗ. По профсоюзной линии.

— Это — да! Это — твое, — усмехнулся ректор. — Да… — Он покачал головой. — Ну что же, у каждого свое призвание.

Ректор подумал о том, сколько заработали благодаря этому пареньку преподаватели Политеха на летних «шабашках», в какой степени облегчились его личные трудности по обеспечению института лабораторным оборудованием, стройматериалами, транспортом — работа на строительстве нового заводского цеха позволила решить все эти проблемы одним махом.

— Да, — снова сказал он. — А ты молодец, Маликов. Только смотри не зарывайся.

— Ну что вы, как можно? — с улыбкой ответил комсорг. — Ни за что и никогда. Я действую только в рамках закона.

На этот счет ректор мог бы с ним поспорить, но не стал.

Действительно, глупо было бы спорить о том, законно или незаконно действовал Маликов. Это ведь с какой стороны посмотреть. Если с чисто юридической — то, конечно, незаконно. А если с точки зрения здравого смысла, с учетом всеобщей выгоды и, главное (без преувеличения!), интересов государственных — то не поддержать начинания шустрого комсорга мог только заведомый вредитель, враг научно-технического прогресса, тупой бюрократ и буквоед.

Игорь окончил институт и не испытал трудностей при решении проблемы распределения. В отличие от всех его сокурсников ему не предстояло трудиться пару лет, а может, и больше, в провинциальных лабораториях, закрытых НИИ или, что еще хуже, на загнивающих, как казалось, никому уже не нужных заводишках. Он спокойно пошел на Металлический, где его ждали с нетерпением, и продолжал заниматься там тем, к чему привык в институте. То есть — устраивать, организовывать, доставать и обеспечивать.

Ленинградский Металлический — не просто завод. Это маленькое государство в государстве, это стратегический объект, это одно из важнейших предприятий города, это некий центр общественной жизни. Конечно, Маликов выбрал его не случайно.

Он успел вступить в партию за несколько лет до ее развала. А когда случилось то, что должно было случиться, одним из первых из этой партии вышел и неожиданно для всех (только не для себя!) оказался в Москве…

Теперь он звался уже не Игорьком, не Игорешей, даже не Игорем Маликовым, — он был Игорем Андреевичем, ездил в хорошей машине, с охраной и помощниками, менял номера своих сотовых телефонов каждый месяц, строил второй загородный дом для жены, которой, видите ли, приспичило жить на Николиной горе, другие места ее, понимаете ли, не устраивали.

— Ну на что тебе сдалась эта Николина? — спрашивал Маликов. — Светиться любишь? Мне это надо? В смысле — светиться? Разговоры пойдут… Эти суки теперь только о налоговой полиции и говорят! Копать начнут… Хочешь, чтобы меня еще больше грязью поливали?

— Да перестань ты!.. Подумаешь — дача, — возражала Лида, в недавнем прошлом — фотомодель.

Маликов взял Лиду себе в жены, так сказать, по расчету: решил, что ее европейский стиль и манеры — это именно то, самое нужное для молодого, прогрессивного политика, коим он являлся. И имиджмейкеры давно советовали ему внимательно отнестись к выбору будущей жены: она, мол, должна полностью соответствовать его образу, символизирующему приход во власть новых людей, новых идей… И всего остального, к чему подходит понятие «новый».