– На десятое июля.

Сегодня наступило девятнадцатое. Девять дней – вот тот срок, за который пациент или действительно не может восстановить ход своей жизни либо делает вид, что не может. За девять дней в городе и области произошло много чего, и никто не даст гарантии того, что этот спокойный, лежащий под одеялом, несомненно, авторитетный в криминальном мире тип к этому не причастен. Ему лет сорок – сорок пять на вид. В зоне он бывал как минимум дважды. Оба раза, надо полагать, не за кражи велосипедов. Такие росписи на тела «бакланов» и «кротов» не наносятся. Словом, подумал Бабушкин, надо взять этого парня на карандаш.

– Перспективы на выздоровление и возврат памяти имеются? – машинально поинтересовался Бабушкин у врача.

– Понимаете ли, в чем дело, – поделился врач, – последствия посттравматической амнезии таковы, что она может стать первопричиной аменции. Деятельность больного попадает под диктат инстинктов, и для того чтобы правильно диагностировать состояние пациента, необходимо провести томографию, ряд других исследований…

– If I am sleeping when you finished, wake me up[1], – внимательно посмотрев на доктора, саркастически проговорил следователь.

– Что вы сказали?..

– А вы что сказали? Я спросил вас, может ли к нему вернуться память!

– Скорее да, чем нет. Сознание ясно, спутанности мыслей не наблюдается.

– Спасибо за исчерпывающий ответ, – проскрипел Бабушкин и снова занес ручку над бумагой.

Переговорив с больным еще с четверть часа, больше для приличия, он окончательно убедился в том, что имеет дело с «понятливым» человеком. Пациент говорил много, в глазах его светилось откровение, и, вообще, он был похож на потерпевшего, который вроде что-то и говорит, поясняет, и даже помогает себе при этом руками, но никакой хоть мало-мальски интересной информации получить из сказанного решительно невозможно. Так обычно разговаривают на зоне авторитетные люди, которых задерживает администрация с топором, лезвие которого погружено в голову другого заключенного, но в ходе допроса становится совершенно очевидно, что главный подозреваемый топор не всаживал, а, наоборот, вынимал, желая облегчить страдания жертвы. Всадил же кто-то другой, причем задержанный описывает его с такой педантичной последовательностью, что прямо-таки вселяется уверенность в том, что найти убийцу будет не так сложно. Беседа с такими персонажами обычно заканчивается головной болью у следователя и желанием немедленно оставить службу в связи с полным несоответствием занимаемой должности.

Бабушкин школу эту давно прошел и теперь время на глупые разговоры не тратил. Описав и изъяв вещи пациента, он забрал их с собой в твердой уверенности в том, что теперь больной от него никуда не денется. Завершение карьеры раскрытием громкого преступления – предел мечтаний любого следователя предпенсионного возраста, и терять дарованную судьбой возможность Бабушкин не собирался. Пожелав больному скорейшего выздоровления и объяснив, в каком кабинете РОВД его следует искать, он удалился вместе с участковым, находясь в твердой уверенности, что через пару дней вновь встретится с выздоровевшим и частично восстановившим ресурс памяти пациентом по имени Антон Лайер…

– Лайер, Лайер, – бормотал Бабушкин, спускаясь по лестнице и держа под мышкой коробку. – Где-то я слышал эту фамилию…

Проверка фигуранта по информационному центру ГУВД области никаких результатов не дала. Точнее, результат имелся, но для работы никак не годился. Человек по имени Антон Павлович Лайер ни одним из судов области осужден не был и среди задержанных также не значился. При наличии таких качественных лагерных тату, подтверждающих высокий статус их владельца в уголовном мире, это могло означать только одно. А. П. Лайер задерживался и был осужден в другом регионе, то есть информация о нем должна была содержаться в Главном ИЦ МВД России.

После смены придя домой, он долго лежал на диване и читал сводку происшествий и преступлений за неделю в области, выданную в дежурной части.

– Давай мне все, включая и административную практику, – сказал он коллеге-ровеснику, – даже если лошадь старика Фомина нагадила где-нибудь, я хочу об этом знать.

Звучало это все, конечно, как в худшей из пародий на боевики Голливуда. Но Бабушкин действительно хотел сейчас знать все даже про лошадь Фомина. И потому читал данную ему распечатку длиной почти в километр очень тщательно. В то же время слушал доносящиеся из кухни звуки шипящих на сковороде котлет, переворачиваемых женой, и цепким взглядом сквозь линзы сдвинутых на нос очков пытался найти ответ на свой вопрос.

Оперативка хрустела, сворачивалась, разворачивалась, и к окончанию второго часа ее изучения Бабушкин понял, что больничный пациент мог быть причастен и к убийству мелкого бизнесмена в Верх-Ирмени, и к обносу антиквара на улице Пархоменко в Новосибирске, и к мордобою на танцплощадке в Ордынске.

Когда между восемью и девятью вечера затрещала телефонная трубка, оставленная на полу перед диваном, Бабушкин вскинулся и быстро вошел в связь. Надежды его оправдались. Ответ на отправленный в срочном порядке телефонный запрос в информационный центр МВД поступил в дежурную часть Ордынского РОВД.

«Недолго фраер танцевал», – злорадно отметил про себя Бабушкин, начиная выслушивать сообщение нового дежурного.

– Значит, так, – сказал тот, – в ИЦ на этого парня ничего нет.

И короче доклада Бабушкин еще не слышал. С дежурным спорить он не стал, просто изумился и положил трубку. Значит, в больнице его кинули, паспорт наверняка липовый. Нет судимого по фамилии Лайер.

На что надеется заболевший, совершенно не понятно. Завтра же следователь вышлет наряд в РКБ, и этого амнезийного привезут в РОВД. Там выяснится, что амнезии нет, что он не Лайер, и все станет на свои места.

Сняв очки, Бабушкин подумал о том, что это дело может стать делом его жизни, то есть оставшейся недолгой службы. Ситуация сейчас такова, что к нему начальство уже давно не пристает с расспросами о планах на текущий день или делах, находящихся в производстве. Знают – сделает все как надо. И случись так, что у него на столе оказалось бы глухое дело – а ему перед пенсией отписывают только такие, молчаливо ссылаясь на старческое недомогание, он обязательно раскопал бы мощную подоплеку и под конец службы выплюнул бы такую сенсацию, что подарили бы не часы с гравировкой «От министра внутренних дел», а попросили бы принять орден за заслуги. Бабушкин уже давно служил не за звания и не за ордена, его волновал сам процесс работы, он вплелся в его жизнь и образовал симбиоз, какой образуют баобаб с лианой-паразитом. Но доказать всему миру или как минимум областному ГУВД свою значимость, молчаливо объяснить, что в свое время не на того поставили, а о главном позабыли – он считал необходимым. Это называется здоровым карьеризмом…

Яростно разминая челюстями котлету, он слушал болтовню жены и жалел, что не женился на глухонемой. Бог если что-то забирает, то обязательно что-то дает взамен. Если бы жена была глуха и нема, то тогда не была бы красива. Тридцать лет назад он выбрал второй вариант и до сегодняшнего дня об этом не жалел. Сейчас же в голову лезли богопротивные мысли, а все из-за какого-то зэка, найденного добрыми гражданами в лесу. Опоздай они на полчаса, и сообщение из РКБ прилетело бы не в его смену. И тогда Бабушкин мог запросто закончить карьеру, не терзаясь тем, что не сделал главного. А убеждение в том, что странный пациент РКБ тот самый шанс, что господь дает один раз в жизни, его не покидало и даже крепло.