— «Курение приводит к импотенции», — читает она.

— Ладно, это для пацанов, — обескуражено хмыкает он, — ну, а что обычно написано?

— «Курение убивает». Ну и что?

— То есть ты знаешь, что курение тебя убивает, и всё равно куришь?

— Да.

Злой в недоумении качает головой: подобной логики ему не постичь.

— Ладно, всё, с меня хватит! У меня этим куревом уже пропах весь дом! Мало того, что мамаша моя, так ещё и ты туда же! Короче, ещё раз увижу тебя с сигаретой…

— И чё тогда?

— Ничё. Это тебе придётся выбирать, что для тебя важнее: или я или этот кент, — отбрасывает он раздавленную пачку в сторону.

— Будешь тут мне ещё указывать! Что хочу, то и буду делать, — перебивает его Эмма, — или принимай меня такой, какая я есть.

— Или что?

— Сам знаешь что!

— Да, я знаю, — соглашается он. — Тебе проще убиться, чем измениться.

На следующей перемене Алексей идёт по коридору и замечает сидящего на подоконнике тучного подростка-увальня, явно перекормленного своими родителями.

— Привет, Добрыня!

Такую кличку Никита Дубравин получил за свой добродушный характер. Его мясистое лицо украшает кепка с прямым козырьком, сдвинутым на бок. Из ушей свисают проводки от наушников.

— Привет, Злой, — радостно кивает он.

— Ну чё, постригся?

Добрыня на мгновенье приподнимает кепку, показывая бритую налысо голову.

— Как видишь.

— Ну вот, совсем другое дело. На человека стал похож.

— Это я специально… к сегодняшнему дню.

— Короче, в двенадцать мы должны быть уже там. Так что после третьего урока срываемся.

— Ясно.

— Что слушаешь? — Злой подсаживается к нему на подоконник. — Как всегда Эминем?

— Нет, сейчас Плацебо.

Злой сует себе в ухо один из его наушников, но через минуту возвращает.

— Не, что-то не цепляет. Как группу назвали, такая и музыка.

— А что название означает?

— Ну это типа такая таблетка безвредная, — объясняет Злой. — Для внушения. Люди думают, там — лекарство, а там — пустышка. А людей надо лечить иначе. По закону диалектики.

— Как это?

— Ну есть такой закон отрицания отрицания. Человека толкаешь в пропасть — он упирается. А умоляешь: ой, не надо, не прыгай — обязательно прыгнет.

В коридоре появляется Эмма. На бедре у неё болтается сумка на длинном ремне, а изо рта у неё выглядывает палочка от чупа-чупса. Заметив Алёшу на подоконнике, она делает вид, что его не видит.

— Эм! — окликает её Злой.

Она не оборачивается. Злой срывается с подоконника и преграждает ей путь:

— Эм, подожди!

— Оставь меня в покое!

Она обходит его и продолжает путь. Злой догоняет её.

— Постой!

— Ты оставишь меня в покое? — заводится Эмма, останавливаясь.

— Не оставлю.

— Что ты хочешь?

— Посмотреть на тебя…

— Не насмотрелся ещё? — порывается она идти дальше.

— Нет, — качает он головой, — губы у тебя такие…

— Какие? — мгновенно перебивает она.

— …что их так и хочется поцеловать, — добавляет Алёша.

По лицу её скользит улыбка…

— А глаза? — спрашивает она, закусив губу.

— А глаза твои … просто сводят меня с ума.

Глаза у Эммы и, правда, немного странные. Они почти всегда широко раскрыты, как будто она чем-то напугана. Нижние веки почти не касаются края радужки. Такое выражение глаз обыкновенно бывает у людей в состоянии шока. Но у Эммы оно застыло на лице с самого рождения и не сходит с её лица даже тогда, когда она улыбается.

— Это потому что я с утра уже не курю, — смягчается она. — Как видишь, перешла на чупа-чупс.

— Прикольно, — улыбается Алексей. — А я думаю, чего это мне так хочется тебя полизать.

Он целует он её в сочные, пахнущие фруктовой карамелью губы, облизывается и добавляет:

— Полизать тебя… а не табачную фабрику.

— Ну, вот, монстр, — меняется она в лице, — ты опять всё испортил!

На большой перемене Эмма не выдерживает.

— Ань, дай сигарету! — просит она свою подружку.

— Чё, своих нет?

— Прикинь, Злой растоптал у меня всю пачку.

— Во придурок! Он хоть знает, сколько они стоят?

— Пошли, там покурим, — кивает Эмма на пустой кабинет в дальнем конце коридора, в котором уже полгода, как делается ремонт.

— Пошли.

Они заходят в кабинет, в котором, кроме двух «козлов» и голых стен, ничего нет. Анна закрывает дверь палкой от швабры, а Эмма, тем временем, открывает правую створку окна, залезает на подоконник и, подтянув к себе коленки, усаживается у открытого окна.

— Нафига? Спалишься! — предупреждает Анна, угощая Эмму сигаретой.

— А мне пофигу.

Анна щелкает зажигалкой и даёт Эмме прикурить. Затянувшись, та всё же украдкой выдыхает дым в классную комнату. Со второго этажа открывается вид на спортплощадку. Там, несмотря на перемену, мальчишки до сих пор ещё играют в футбол.

— Гад такой, — жалуется Эмма подружке, — он только и делает, что издевается надо мной.

— Так забей на него. Что он себе позволяет?

— Понимаешь, он — монстр. Он съел моё сердце. И чем больше он меня поедом ест, тем больше я от него тащусь.

— Ты что, мазохистка?

— Не знаю, а вот то, что он мне курить не даёт, это уже такая достача.

— А какое, блин, ему до этого дело?

— Прямое. Он же стрейт эдж. Прямолинейщик. Да к тому же жесткач. Входит в команду чистильщиков.

— А это кто такие?

— Ну это те, кто пристают ко всем на улице и навязывают свой ЗОЖ.

— Что ещё за ЗОЖ?

— Здоровый образ жизни. Они не бухают, не курят и не колятся. — Эмма в очередной раз украдкой затягивается и выдыхает дым в комнату. — И нифига не понимают, что быть здоровым в нездоровом обществе нельзя.

— Это точно.

— А знаешь, как я с ним познакомилась? Помнишь, год назад у нас в гимназии была акция «цветок в обмен на пачку сигарет». Они тогда подходили ко всем курящим девчонкам и давали им розочку, если они соглашались выбросить пачку. Вот я, дура, и повелась на это. А потом стала с ним встречаться.