А других нет — папа это никак не поймет.

Поэтому практически каждую пятницу я оказываюсь в каком-нибудь крутом ресторане, где, если явишься в джинсах, даже официанты начнут странно коситься и где меню листаешь, как учебник по иностранному языку. Там я, говоря словами папы, социализируюсь. Процесс социализации проходит так: папа вместе с кем-то из партнеров или друзей (что часто одно и то же) обсуждает какую-нибудь политическую занудность или экономику, а я с моей, хм, социализацией сидим рядышком и пытаемся смотреть куда угодно, но только не друг на друга. Как-то так получается, что у партнеров-друзей папы полно сыновей примерно моего возраста. И большинство из них хоть сейчас на обложку журнала.

— Ну улыбнись же, жабенок! — тихо бросает мне на ухо папа спустя полчаса.

Я поднимаю голову от тарелки, ловлю взгляд моего визави и растягиваю губы в исключительно дружелюбной улыбке.

Визави отшатывается вместе с креслом.

Спустя десять минут отец бедняги тоже что-то шепчет ему на ухо, после чего следует приглашение на танец, сказанное так напряженно и отстраненно, будто нас уже повенчали, близится первая брачная ночь и несчастный жених пытается объяснить, почему он не хочет со мной спать.

С новой, не менее дружелюбной улыбкой я принимаю приглашение, и меня выводят (аккуратно, стараясь не касаться перепончатых пальцев) на паркет.

Танец это напоминает только при взгляде со стороны. А так — попытка меня не трогать, не смотреть и при этом вести под музыку.

— Не бойся, это не заразно, — снова улыбаюсь я.

— Это?

Киваю.

— Зеленым ты станешь потом, когда напьешься, — подмигиваю. — Да, и вот еще: не удивляйся, в конце этой… пытки тебя попросят меня поцеловать. В губы. У моего отца на поцелуях пунктик. Так вот, если не хочешь меня еще раз увидеть… Не делай вид, что тебе о-о-очень неприятно, ладно?

Тяжелый вздох. И неразборчивое:

— А я так хорошо мог провести этот вечер!

— Да, я тоже.

Эта реплика зарабатывает еще один вздох. И неожиданное:

— А ты неплохо танцуешь.

— Спасибо, — для разнообразия не улыбаюсь. Все-таки мне сделали комплимент, незачем пугать лишний раз. — У меня большая практика.

— Практика?

— Парень до тебя, когда пригласил, повис на мне как будто без сознания, и я тащила его весь танец, как мешок с картошкой, — я подмигиваю. — Так что да, практика.

Это заявление вызывает смешок, впрочем, сдержанный. Не пойму только, нервный или человеку действительно весело?

В конце — после танца и поцелуя — мы оставляем «предков» за их акциями, парламентскими выборами вместе с курсом доллара и расходимся каждый в своем направлении.

— Тебя подвезти?

Да, так тоже иногда бывает. Папины акции или мое обаяние?

Широко улыбаюсь — обычно это действительно производит неизгладимый эффект — и в упор интересуюсь:

— Тебе мало было моего общества? — На этом месте главное, круто разворачиваясь на каблуках, не свалиться.

— Вика, послушай. Мы можем, по крайней мере, сделать вид, что встречаемся… — да, и это иногда предлагают.

Разворот обратно.

— Я Виола, а не Вика. Можем. Зачем это тебе?

— Ну… — чаще всего не отвечают. Хотя, бывает, признаются: новая машина, месяц отдыха без контроля родителей и неограниченный кредит карманных денег. Один раз была даже лошадь.

Круто, когда с тобой встречаются из-за лошади.

— Давай поставим вопрос иначе, — улыбаясь безотказной лягушачьей улыбкой, говорю я. — Зачем это мне?

На этом месте следует удивление. Как? Такая уродина — и не хочет похвастаться парнем с внешностью голливудского актера?

Порой мне описывают прелести «свиданий». Кино или «я отведу тебя туда, где ты никогда не была», танцы… Редко, но бывает клинический случай: «Ты хорошо целуешься». Тогда я отвечаю, не переставая улыбаться:

— Аккуратнее, а то я явлюсь к тебе во сне, — или что-нибудь в этом роде. Практика.

А если, как сегодня, в ответ тишина, то я вежливо желаю:

— Спокойной ночи.

Если повезет, мы больше никогда не увидимся.

Не понимаю, почему девчонки в моем классе в школе — да всюду! — так озабочены этими свиданиями? Скука смертная, парни — такие же озабоченные идиоты. Действительно, стоит быть лягушкой днем, чтобы открылась эта простая истина.

Домой я приезжаю в одиннадцать: папа вернется еще позже — пока все акции обсудит… А то и в офис заедет — это вообще надолго. Магия вроде Кольца Всевластия в этих офисах, не иначе.

Первое, что мечтаешь сделать дома: выкинуть к чертовой матери туфли на каблуках, можно вообще все — отомстить той паре, что натерла тебе ноги. Конечно, по закону подлости туфли не согласны — они желают остаться на мне навечно. Язычок застежки цепляется за ноготь на руке, пока я, сидя на корточках, на последнем издыхании пытаюсь ее расстегнуть. Потом наконец поддается — и я с чувством отпинываю туфли, они летят через холл, ударяются о дверь гардеробной, заглушая на мгновение рыдание откуда-то из моей комнаты.

Что делает человек, если слышит, как в его предполагаемо пустой квартире рыдают?

Я наведываюсь на кухню — о, это блаженство босых ног по паркету! — заглядываю поочередно в холодильник и в буфет. Щедро насыпаю в вазочку конфеты и ставлю чайник. Чайник уютно пыхтит, тикают часы, что-то шепчет забытое папой с утра включенное радио. Я забираю вазочку и иду, ориентируясь на рыдания.

Красивая, как картинка, как видение романтичного поэта, как муза, скрещенная с моделью, — блондинка в розовом полупрозрачном платье лежит на моей кровати и, уткнувшись в подушку, тянет на одной ноте: «И-и-и-и!»

— Привет, Роз, — вставляю я, когда она затихает на мгновение, чтобы перевести дыхание. — Шоколад?

Блондинка немедленно переворачивается — поверьте мне, даже зареванная она безумно красива — и смотрит на меня полными слез, большими синими глазами (от которых мужчины в прямом смысле теряют голову). Всхлипывает, умоляюще протягивает руку.

— Ви-и-и-и!

«Ви» — это сокращенно мое имя. От Виолы.

Я сую ей в руку вазочку и минуту наблюдаю, как Роз набивает рот шоколадом. Ненадолго, но это помогает.

Роз — моя сестра. Розалинда. Помните короля, за которого моя мама вышла замуж после папы? Вот, ему она тоже умудрилась родить дочку. На этот раз никакая колдунья не протестовала, так что Роз выглядит так, как и должна выглядеть помесь цветочной феи с человеком. То есть как очень, очень, очень красивый человек.

В отличие от меня, проклятой и дурнушки, Роз умеет колдовать. Не сильно, ну… Горы не двигает, день с ночью местами не меняет, зато вполне может щелчком пальцев вытащить из воздуха алмазную тиару («Ой, Ви, да какая разница, откуда я ее взяла?»), или заставить цветы разговаривать (никогда не общайтесь с розами. Серьезно — никогда!), или открыть портал к родной сестрёнке — правда, ненадолго и, как показали эксперименты, сама Роз дальше квартиры не пойдет. Говорит, она не принадлежит этому миру (согласна, это эфемерное создание совершенно не принадлежит нашему миру). Еще она в состоянии забрать в свой мир меня — и я-то их миру как раз очень даже принадлежу, а значит, в свободе передвижений не ограничена. И, так как по ночам я практически копия Роз, мы частенько разыгрываем там надоевших принцессе придворных. Обычно эти приключения начинаются именно со слез в подушку.