Я искренне благодарна ей за то, что она такая приветливая, но она не дура и, вероятно, чувствует мою рассеянность. Непреодолимое желание вымыть руки нарастает во мне по мере того, как я обдумываю перспективу посещения всех этих мероприятий. Я знаю, что это иррационально. Знаю, что это реакция на чувство тревоги и потери контроля. Но это непреодолимый рефлекс, и ему легче поддаться, чем бороться с ним. Мне также не терпится подняться наверх, в детскую, чтобы закончить распаковывать игрушки и одежду Грейс. На верхнем этаже дома, в этом мирном пространстве мне спокойнее, и хотелось бы находиться там, когда моя маленькая дочь проснется после утреннего сна, чтобы она не была одна в этом странном новом доме. Вполуха слушая Мэй, рассказывающую о книжном клубе и других предлагаемых группах по интересам, я представляю, как улыбается Грейс, увидев меня, как я обнимаю ее и мое сердце наполняется радостью от ее радостного смеха. Однако, когда Мэй упоминает о ремесленном клубе, я снова включаюсь в беседу.

– А они занимаются квилтингом? – интересуюсь я. – У меня есть идея, которую очень хочется реализовать, но я никогда ничем подобным не занималась.[4]

– По-моему, есть что-то в таком роде, – говорит Мэй. – Лично я безнадежна в подобных вопросах, у меня руки-крюки и совершенно нет терпения для занятия рукоделием в любой форме. Но я прослежу, чтобы на нашем обеде была Кейт. Она искусная мастерица, так что сможет рассказать обо всем подробнее.

– Было бы здорово. А где можно купить ткань и нитки?

– Ой, ты действительно спрашиваешь не ту женщину! Полагаю, ларек с подобным товаром можно найти в квартале Хабус. Я поинтересуюсь.[5]

Из-за ставен доносится призыв к молитве, резонирующий в жарком утреннем воздухе. Мэй вытирает остатки меда с пальцев и смотрит на часы.

– Что ж, мне пора. Нужно успеть кое-что купить до закрытия магазинов. И у тебя, думаю, немало дел. Не хочу тебя отвлекать.

Она одаривает меня доброй улыбкой и обнимает, когда я провожаю ее в сияние света и тепла. Во французском nouvelle ville[6] улицы представляют собой широкие бульвары, где вездесущие финиковые пальмы изредка перемежаются платанами, ветви которых в это время дня отбрасывают на тротуар концентрированные пятна густой тени. Но по мере продвижения к океану улицы сужаются, а здания становятся ниже, втягивая вас в запутанное сердце Медины, старого арабского квартала. За ним раскинулись доки, откуда из кабинета Тома открывается вид на один из крупнейших морских портов африканского континента. Муж контролирует движение судов компании и следит за погрузкой и выгрузкой скоблящих небо штабелей контейнеров.

Я понимаю, что у нас будет время изучить все это позже, как только этот безжалостный, беспокойный ветер снова утихнет. А пока я на прощание машу Мэй и поднимаюсь по лестнице на верхний этаж дома. Смываю с рук липкие следы пирожных и дважды тщательно протираю их, прежде чем войти в комнату Грейс. Стоя у окна, наблюдаю за тремя горлицами, которые, похоже, считают эти черепицы своими владениями: они взъерошивают перья и дружелюбно воркуют друг с другом.

За шифером просматривается тянущаяся до самого моря беспорядочная вереница плоских крыш. Минареты мечетей взмывают над ними в бесконечную синеву североафриканского неба.

Мы приехали сюда, чтобы начать все с начала. Но вместо надежды я чувствую пустоту. Это город, расположенный на краю океана разбитых мечтаний, обветшалый и продуваемый всеми ветрами; его некогда прекрасные улицы теперь выглядят убого. Голливудский гламур времен Богарта и Бергман давно исчез, теперь от него остались лишь далекие воспоминания.

Этот город кажется мне концом света.

У каждого дома свой собственный лексикон. По ночам, когда город снаружи наконец замолкает на несколько коротких часов, а темнота, тяжелая, как бархат, окутывает крыши, наш новый дом на бульваре Оазо бормочет и вздыхает сам по себе. Я лежу без сна, вслушиваясь, пытаясь расшифровать этот новый язык скрипов и щелчков. Возможно, через месяц или два привычка заставит звуки отойти на задний план, но сейчас я внимательно прислушиваюсь к каждому. На кровати рядом со мной крепко спит Том.

Мои мысли все еще гудят после коктейльной вечеринки в клубе. Бесчисленные разговоры и множество новых знакомств усилили мою обычную тревожность из-за пребывания в социуме. Для меня это всегда тяжелое испытание. А еще требовалось быть настороже, чтобы Том не перебрал с алкоголем и не достиг той точки, когда он из очаровательного и экспансивного мужчины превращается в беспомощного идиота с заплетающимся языком, натыкающегося на окружающих. Это мероприятие было весьма изнурительным, и сейчас я чувствую сильную усталость и одновременно слишком взвинчена, чтобы уснуть. Теперь, когда все закончилось, думаю, можно сказать, что вечеринка удалась. У нас получилось изобразить целеустремленную молодую пару, взволнованную новыми возможностями, которые сулит это назначение. Том оправдал ожидания и хорошо справился со своей ролью, его босс казался довольным, излучал одобрение, когда смотрел на меня, стоявшую рядом с мужем. Должно быть, я выглядела как самая настоящая корпоративная жена, хотя на самом деле все время активно сопротивлялась желанию убежать в ванную, чтобы снова и снова мыть руки.

Том слегка шевелится, но не просыпается. Расстояние между нами – это широкий океан, который никто из нас не осмеливается пересечь. Я слышу его спокойное дыхание и завидую его забытью. Я знаю, что он много работает на своей новой должности и каждый день возвращается из офиса сильно уставшим. Но порой входит в дверь оживленным больше обычного, и я чувствую исходящий от него мускусный запах виски.

Половицы в комнате над нами – спальне Грейс – время от времени ритмично потрескивают, это дерево сжимается в прохладе ночи. Я вспоминаю, что завтра нужно найти молоток и попробовать что-то придумать с расшатанной доской, скрытой берберским ковром посреди детской. Она громко скрипит, когда я наступаю на нее, а мне очень не хочется тревожить сон Грейс.

В какой-то момент, убаюканная ритмом дыхания мужа, я наконец погружаюсь в глубокий сон. Когда же песня муэдзинов будит меня, я обнаруживаю, что кровать рядом со мной пуста. Том любит бегать, и лучшее время – на рассвете, до того, как станет слишком жарко и он погрузится в работу. И действительно, завязывая пояс своего шелкового халата, я замечаю, что под стулом, стоящим с его стороны кровати, нет кроссовок. Он вернется, чтобы смыть пот, надеть рубашку и галстук и быстро позавтракать, перед тем как отправляться в свой офис в доках. А я тем временем пойду и разбужу Грейс, вытащу ее из кроватки и покрою ее улыбающееся личико поцелуями. Так начнется очередной день.