Во время папской коронации, проникаясь торжественностью момента, Сергий, вспоминая все свои пороки и заблуждения, в очередной раз, самой страшной клятвой поклялся не осквернять своими наклонностями святой трон Апостола Петра. Папа в принципе поступал как обычный человек, который, допустив грешок, начинает оправдывать себя стечением различных обстоятельств, тут же конструируя план мероприятий по заглаживанию вины и обещая подобного впредь не повторять. Однако, ответственная роль, которая была поручена ему Господом и миром, тем не менее, даже такого, как он, заставила до сего дня держать себя в режиме близком к аскетичному.

Самое большое, что мог позволить себе папа Сергий, идя навстречу своей грешной натуре, так это периодически приглашать монашек к себе во дворец, где слушая их ангельские песнопения, умильно разглядывать их одухотворенные личики и приветливо улыбаться тем, с кем он когда-то имел удовольствие свиданий. Но на этом теперь все и заканчивалось, монашки уходили прочь, получая от папы подарки, а сам папа запирался в своих покоях и некоторое время проводил в борьбе со своими соблазнами, негодуя на себя и ругая весь женский род, созданный для того, чтобы сбивать человека с пути истинного.

Вот и юная Мароция стала теперь очередным его испытанием на прочность и целомудрие. Из раза в раз, отправляясь на урок в свою библиотеку, папа приказывал себе быть предельно строгим и холодным к ней, но в ходе занятий вредный бес непременно подводил малодушного понтифика к ее столу, и папа, обычно под предлогом правильности письма или ведения счета, трепетно брал ее за изящную и легкую ручку, и, поправляя неверный слог или цифру, чувствовал, как от нее дурманяще пахнет восточными благовониями, которыми, видимо, заставляет пользоваться ее мать. Более прочих дисциплин он досаждал своим ученикам диктантами, ибо в эти моменты, когда головы подростков послушно склонялись к своим пергаментам, он мог беспрепятственно рассматривать Мароцию, восторгаясь черным ливнем ее волос, волнительными очертаниями фигуры и пытаясь поймать алчущим глазом тот редкий момент, когда под ее платьем вдруг шаловливо обнажится узенькая милая щиколотка. Сущим же испытанием, одновременно сладким и мучительным, для пастора христианского мира являлись его устные беседы с учениками. Его глаза, с первых же минут таких занятий устремлялись к потолку библиотеки и папа долго блуждал там взглядом, наивно ища спасения. Но вечно так продолжаться не могло — папа, собравшись с духом, опускал свой взгляд и первым же делал натыкался, неизменно вздрагивая телом и меняясь в голосе, на два черных уголька ее насмешливых глаз. После уроков только ей и своему сыну Анастасию он дополнительно давал свое благословение и, целуя ее в лоб, ласково проводил рукой по ее непослушным черным кудрям. Анастасий и Мароция уходили прочь, о чем-то весело и оживленно болтая, а Его Святейшество завистливо смотрел им вслед до тех пор, пока они не скрывались в Латеранском саду.

Так продолжалось несколько недель и папа, по окончании уроков, уже начал тихо гордиться собой и силой своего духа, который не позволяет его бесам явно проявить свое отношение к дочери графа Тусколо. Однако лукавый готовил ему новое испытание.

Три недели назад он в очередной раз совершил напутствие своему Анастасию и Мароции и проводил их до сада, который единственный из всего хозяйства в Латеране сохранял в себе следы недавнего запустения, бесконтрольно разрастаясь по всему внутреннему двору. Длинный июньский день находился в самой середине своего пути, каменные улицы Рима дышали жаром, а здесь в стенах Латерана сохранялась благодатная прохлада. Внутри двора было пустынно, слуги отдыхали после обеда, несчастная стража жарилась вне стен дворца. Сергий, в очередной раз справившийся со своими страстями, пребывал в чудесном расположении духа и решил вместо традиционного короткого сна перед вечерними службами прогуляться вдоль галерей, обрамлявших сад.

Здесь, хвала Господу, было также нежарко, Сергий даже мысленно поблагодарил древних строителей-язычников за их умение возводить такие комфортные сооружения, умение в десятом веке, увы, почти совсем утраченное. Он и до сего дня часто прогуливался вдоль колонн портика, любуясь буйной растительностью сада и наслаждаясь пением селившихся здесь птиц. Лишь западный портик двора не удостаивался чести принять на себя легкую поступь энергичного понтифика. Сергий, как и все люди его времени, был суеверен и поэтому никак не решался посетить то место, где десять лет назад неизвестными был убит его покровитель Стефан Шестой. Сергий неоднократно подходил к этому месту, сохраняя, тем не менее, почтительную дистанцию, и позволял своей фантазии рисовать вероятные картины этого злодейства.

Вот и сейчас Сергий приблизился к колоннам западного портика и мысленно прочитал молитву за упокоение души погибшего папы. Внезапно его привлек легкий шорох, доносящийся из глубины зарослей сада. Поначалу он принял его за возню птиц, однако шорох повторился, и Сергию вроде бы даже померещился чей-то шепот. Могильный ужас охватил душу Сергия, и он, быстро крестясь, готовился было уже покинуть это место, однако благоразумие подсказало ему, что слуги Люцифера навряд ли готовят свои козни в святом месте, которое сам Сергий восстановил, освятил и которому вернул прежний почет в мире. Навряд ли в зарослях таятся и разбойники, двор со времен переезда сюда папы тщательно охранялся, а со стороны базилики попасть незамеченным в сад было решительно невозможно. В итоге любопытство мало-помалу пересилило страх.

Папа стал осторожно пробираться сквозь кусты акаций, лавра и цитроновых деревьев. Он еще пару раз услышал какое-то движение почти в самом центре сада, а спустя время его близорукие глаза узрели цветные пятна чьих-то одеяний. Он оглядел свое местоположение и нашел себя полностью скрытым от посторонних глаз. Шелест, шепот и как будто сдержанный смех до его ушей доносились уже практически непрерывно и папа, опустившись, — к дьяволу стыд, когда тебя съедает любопытство, — на четвереньки, прополз еще несколько метров и замер, обомлев от неожиданности.

В самом центре сада, на небольшой, со всех сторон окруженной зарослями лужайке, его Анастасий и Мароция, презрев всякий стыд и сомнения, самозабвенно предавались недостойному делу. Любовники, несмотря на жару, не избавились от своих одежд, очевидно, опасаясь быть застигнутыми врасплох. На земле они разостлали тунику Анастасия и теперь всячески подвергали ее унижению. Папа стоял на четвереньках, будучи не в силах оторваться от постыдного зрелища и чувствуя, как губит свою душу. Сердце его колотилось не менее бешено, чем у молодых людей, осквернявших своей страстью сад священного дворца. Он видел распахнутую рубаху Мароции и вместо того, чтобы, стыдливо отвернувшись, громко потребовать прекратить похабное действо, изо всех сил напрягал свое зрение, чтобы оценить красоту груди юной развратницы.

Любовники, наконец, расцепили свои объятия и легли на тунику, тяжело дыша и признательно глядя в глаза друг другу. Сергий, несмотря на то, что похоть овладела практически каждым атомом его души и тела, понял, что пора уходить. На мгновение его посетила здравая мысль явиться сей же час перед подростками и гневно изобличить их деяния, однако, более суетно настроенная часть души подсказала, что любовники, возможно, уже не в первый раз используют этот сад для своих утех, а стало быть, все повторится через неделю, если им, конечно, не помешать. Папа осторожно отполз подальше от лужайки, поднялся на ноги и тихой мышью выскользнул из сада. Далее он зашагал по направлению к базилике, и ее величественные холодные стены равнодушно приняли истомленные тело и душу почтенного епископа, требовавшие немедленного остужения.