Шокли согласно кивнул.

– Видишь ли, с недавних пор мой сын, в отличие от меня, стремится помочь беднякам, – чуть поморщившись, сказал Форест: похоже, признание далось ему нелегко. – Позволь ему посетить работные дома, объясни, как можно облегчить жизнь их обитателей.

Шокли пообещал помочь юноше, хотя ему вовсе не верилось, что Джайлза по-настоящему волнует положение бедняков.

При близком знакомстве Джайлз Форест оказался учтивым и обходительным молодым человеком. Он с готовностью посетил работный дом и провел там несколько часов за беседой с его обитателями, быстро убедив их в том, что принимает их беды близко к сердцу и приложит все усилия, чтобы им помочь. Шокли отвел юношу на рынок и в сукновальню, представил его Джону Муди и ткачам, на которых Джайлз тоже произвел неизгладимое впечатление.

В сумерках Эдвард Шокли ошеломленно замер на перекрестке – из его дома выскользнул незнакомец, как и в тот день, когда торговец неожиданно вернулся из Даунтона. Эдвард позабыл о странном происшествии, но теперь, когда оно снова повторилось, внимательно присмотрелся к неведомому гостю, неуловимо напоминавшему Томаса Фореста.

Шокли торопливо пошел вслед за незнакомцем, но в переулках у церкви Святого Фомы потерял его из виду и разочарованно вернулся домой. Может быть, жена с горничной ушли в церковь, а в дом забрался вор?

Эдвард тихонько поднялся на второй этаж.

Кэтрин, не подозревая о возвращении мужа, стояла у окна спальни. Рядом с ней Эдвард заметил распахнутый ларец, в котором жена держала свои драгоценности и кошель с золотыми монетами. Обычно там хранилось около десяти фунтов золотом, но сейчас кошель был наполовину пуст.

Кэтрин опустила крышку ларца и заперла его на замок, продолжая задумчиво глядеть в окно.

– Кто к тебе приходил? – спросил Эдвард с порога.

– Никто, – вздрогнув от неожиданности, ответила она.

– Я сам видел, как из дома кто-то вышел!

– Да некому отсюда выходить, – возразила Кэтрин.

Эдвард растерянно уставился на жену. Будь она помоложе, он заподозрил бы ее в супружеской неверности. Неужели к ней и впрямь приходил Томас Форест?

– А где слуги?

– В собор ушли, там сегодня праздничное богослужение, – напомнила Кэтрин.

Шокли недоверчиво посмотрел на жену, размышляя, для чего она отпустила прислугу и осталась в одиночестве. Его продолжали терзать сомнения – подобная невозмутимость Кэтрин была совершенно несвойственна, – однако он ничего не сказал и, грузно ступая по лестнице, спустился в гостиную, где дал себе слово во что бы то ни стало разгадать причину необычного поведения жены: впервые в жизни она солгала мужу.

Два дня спустя Эдвард Шокли держал речь на собрании городского совета. Обычно он легко склонял чиновников на свою сторону, однако вот уже несколько месяцев не мог заручиться их поддержкой, несмотря на все просьбы, мольбы и настойчивые уговоры.

– Надо готовиться к войне с Испанией, – раз за разом повторял Шокли. – Собирать деньги и запасаться провиантом. Только так можно доказать, что мы – верные подданные ее величества.

Напряжение в стране неуклонно нарастало; в некоторых графствах зрела смута – лазутчики короля Филиппа подстрекали католиков на борьбу против Елизаветы. Королева, стремясь подавить недовольство своих подданных, обязала католиков платить штрафы за отказ посещать англиканское богослужение; Фрэнсис Уолсингем[40]раскинул по стране и за рубежом широкую сеть осведомителей, выведывая и расстраивая козни врагов Елизаветы.

Однако жителей Сарума это не волновало.

Итак, Эдвард Шокли снова произнес зажигательную речь в совете и обрадовался, заметив одобрительные кивки слушателей.

Затем слово взял один из почтенных горожан:

– Войны – занятие разорительное, а потому и говорить о них не следует.

– Если испанцы пойдут на нас войной, то… – возмущенно воскликнул Шокли.

– То у нас есть оружие, – оборвал его горожанин.

На этом обсуждение закончилось.

В городском арсенале хранились древние пики и проржавевшие мечи.

Эдвард уныло покачал головой – убедить ему никого не удалось.

Зажигательная речь Эдварда, однако же, возымела неожиданное воздействие на жителей Сарума. Три дня спустя к нему явились просители из Уилтона.

– Мы живем по соседству с Джоном Муди, – объяснили они. – По нашему разумению, тебе не стоит больше вести с ним дела.

– Почему это? – удивился Эдвард.

– Он католик.

– Но ведь он соблюдает все установления Англиканской церкви! – возразил он.

Действительно, ему стоило немалых трудов убедить Джона в том, что посещение англиканских богослужений, вопреки настояниям иезуитов, не представляет собой ни греха, ни отступления от католической веры.

– Католики – предатели, они против королевы худое замышляют, – заявили просители.

Эдвард вперил в них гневный взор: хотя Елизавета и проявляла завидную терпимость в вопросах религиозных убеждений, обвинение в государственной измене было гораздо серьезнее.

– Джон Муди будет управлять моими делами до тех пор, пока ему не надоест, – ответил он просителям.

На следующий день Эдвард предупредил шурина о грозящей опасности и заверил его, что не оставит в беде.

Похоже, Англии предстояла тревожная зима.

Впрочем, тревогу несколько развеяло событие, доставившее Эдварду огромное наслаждение.

Джайлз Форест, явно что-то замышляя, пригласил Эдварда Шокли в имение графа Пемброка, где давала представление заезжая труппа актеров.

Эдвард с готовностью согласился – в Уилтон-Хаусе он никогда прежде не бывал.

Величественный особняк привел Эдварда в восхищение.

– Он очень похож на Несравненный дворец[41], – сказал Джайлз. – Говорят, его строили по рисункам самого Гольбейна.

Над внушительным серым особняком высилась квадратная башня; с одной стороны был разбит роскошный сад, откуда открывался замечательный вид на долину реки Наддер.

Шокли знал графа Пемброка лишь по редким встречам в Солсбери, и ему было любопытно взглянуть на вельможу в домашней обстановке.

– Нынешний граф Пемброк славится своей ученостью, не то что его отец, – напомнил Джайлз.

Действительно, Уильям Герберт, первый граф Пемброк, один из самых влиятельных людей королевства, грамоте не разумел.