Фил Лэски смотрел большими глазами.

— Вы учились танцевать балет, мистер Ридер?

— Разумеется. Всякий, кому необходимо знать, как двигаться — а я выступал на сцене — должен учиться танцевать.

— Но в вас нет ничего бабского, — с искренним удивлением сказал он, смерив взглядом мускулистые плечи Ридера и стройную фигуру Марио, чьи запястья и руки, однако, напоминали стальные тросы.

Карл Мередит продолжал сомневаться.

— Мой отец бы взбесился, если бы Боб и я начали брать уроки балета. Он говорит, что в балете полно гомиков, и всякий приличный парень, который туда пойдет…

Не обижайтесь, мистер Ридер, я просто передаю слова отца. Я-то знаю, вы, парни, нормальные. Но в балете действительно много голубых? Они к вам не пристают?

— Нет, — с иронией ответил Барт. — Лично ко мне никогда не приставали.

Марио заговорил, и Томми задался вопросом, замечают ли мальчишки, как трудно ему держать себя в руках.

— Я беру уроки балета всю жизнь и ни разу не видел, чтобы кто-то приставал к детям.

— А мне страшновато, что скажут люди, — робко, но серьезно вставил Бобби. — Боюсь репутации, которая у меня сложится.

— Со мной такое было, — сказал Томми. — Я вырос с цирком и иногда выступал в воздушном балете. В парике и девчачьем костюме. Пока я был маленьким, то никогда об этом не задумывался. А потом меня начали дразнить приятели. Я огорчился и струсил. Боялся, что люди подумают, будто я голубой.

— Ты? Голубой? Ну и чушь! — воскликнул Бобби. — Ты же был сержантом в армии! Но ты больше не переодевался в девчонку?

— Переодевался. Мне пришлось. У нас было представление. Мэтт все-таки втолковал мне, что надо либо делать свое дело и не вестись на пересуды, либо искать другую работу.

Он улыбнулся Марио поверх голов мальчиков.

— Наверное, я слишком сильно беспокоюсь, что обо мне подумают, — выговорил Бобби. — Вряд ли бы я так смог.

— Но если люди считают тебя голубым, — сказал Карл, — то какая разница? Я имею в виду, что, если люди вобьют себе в головы, что ты гомик, разве они дадут тебе возможность оправдаться? В моей школе нам все время твердят, что мы должны приспосабливаться к обществу. Разве это не значит заботиться о том, что о тебе говорят?

Марио задумчиво кивнул.

— В этом что-то есть. Ты — это то, кем ты являешься, и то, как о тебе думают или говорят. У меня нет ответов, Карл. Возможно, их и не существует. Быть может, каждый должен решить это для себя и поступать так, как считает нужным. Мне в этом смысле повезло. Я вырос в цирковой семье, и мы все равно были другие… что бы мы ни делали, люди считали нас иными, не такими, как все.

Он тряхнул головой, не давая себе отвлечься.

— Я имею в виду, что каждый должен сам решить, насколько он может отличаться от других, по-прежнему более или менее ладя с окружающими. И мы не выясним этого пустой болтовней. Бобби, я говорил, что надо быть изящным. Посмотри на любого хорошего пловца или теннисиста. Посмотри, как экономны они в движениях, собранны, ничего лишнего, ничего ненужного. Почему утка выглядит неуклюжей, а фламинго — грациозным? Съезди в зоопарк и последи за животными, присмотрись, как они двигаются. Вот…

Он взял Бобби за руки и развел их в стороны.

— Дело не в том, чтобы пытаться выглядеть тааааким изящным, — последние слова Марио пропел фальцетом, вызвав у мальчишек смешки. — В вялом запястье нет ничего красивого. Нам нужна сильная линия. Как у летящей птицы или самолета… Обтекаемая аэродинамическая форма. Ты придаешь телу обтекаемость. Нарушь эту линию и получишь меньше силы, меньше эффективности. Да и вид будет уже не тот.

— Я читал в одной книге по архитектуре и промышленному дизайну, — сказал Карл к всеобщему удивлению, — что форма следует за функцией.

— Совершенно верно. Так оно и есть. Хорошо, смотрите, как я выпрямлен в поясе, даже когда наклоняюсь кувыркнуться через перекладину.

Марио взобрался по веревочной лестнице, раскачался и, двигаясь с текучей гибкостью, продемонстрировал кувырок — плавный, гладкий, очень собранный.

Через несколько минут он, прямой, как стрела, нырнул в сетку и приземлился в нее, свернувшись плотным клубком. Мальчишки ахнули. Томми, и сам наблюдающий с восхищением — сколько он не смотрел, как Марио летает, каждый раз испытывал восторг и зависть, будто впервые — услышал, как Клэй говорит:

— У тебя это так легко получается.

Марио, улыбнувшись, хлопнул его по плечу.

— Все дело в практике. Старайся как следует, и однажды у тебя все выйдет. Ладно, ребята, на сегодня хватит. Увидимся на следующей неделе.

— Вы с мистером Ридером будете летать? — робко спросил Фил Лэски. — Можно нам посмотреть?

Барт, оглядев их просительные лица, пожал плечами.

— Да, пожалуйста.

— Только сидите тихо, — предостерег Марио. — Будете шуметь и баловаться, выставлю. Клэй, не переодевайся пока. Поднимешься на мостик и подержишь для нас стропы.

Клэй буквально просиял. Он все-таки пошел с друзьями в раздевалку — за компанию, но уже держался чуть отстраненно. Он был Сантелли, член семьи, серьезный гимнаст, тренирующийся, чтобы однажды заняться семейным делом.

Марио и Томми, стоя у подножия аппарата, смотрели мальчишкам вслед.

— Очаровательные дети, — пробормотал Барт. — Симпатичные. Наверное, все дело в том, как они двигаются.

— Знаю, — кивнул Марио. — Мне тоже нет дела до смазливых мордашек. Вот тела я замечаю.

— А кто бы сомневался, — подтрунил Барт, но Марио покачал головой.

— Я не о том. Я про движения, телесное совершенство.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Этот вид красоты я, пожалуй, способен оценить даже в женщинах.

— Посмотри на Стеллу, например, — согласился Марио. — Ее даже хорошенькой не назовешь,