— Извини, — отпустил он мягко.

Она отвернулась и отошла, но до слуха его успело донестись её тихое «точно мы», прозвучавшее утвердительно — никаких сомнений.

Откуда в нём взялась сейчас эта юношеская дерзость, похожая больше на звериный инстинкт главенства и обладания? Обладать ею ему хотелось с завидным постоянством, поэтому часто приходилось себя сдерживать и телесно ограничивать. За два года совместной жизни он провёл с ней не настолько много времени, чтобы утихомириться. Да и не хотелось ему, чтобы извечная тяга к ней ослабла или прекратилась. И в присутствии волчьей темы в их отношениях просматривалась закономерность.

Навстречу Палашову из подъезда его дома вышел незнакомый молодой человек, довольно приятный на вид и элегантно одетый. Он привлекал внимание всем, даже запахом. Евгений не любил, когда от людей пахло, как от парфюмерной фабрики, но парень благоухал хоть и сильно, но сносно. В запахе преобладали цитрусовые и огуречные нотки. Пройдя в подъезд, он вынужден был вдыхать ароматный шлейф, протянувшийся за пареньком. Цитрусы преследовали и в лифте. Они побывали и на их седьмом этаже. Но больше всего смутило мужчину, что так пахло в его собственной квартире. Неужели этот франт был здесь? Что он мог тут забыть в отсутствии хозяина?

Евгений переобулся, заглянул в ванную вымыть руки. Жена не торопилась расцеловать его, голодного, уставшего и страшно соскучившегося. Мила ваяла что-то на кухне. Тянуло луком и морковью. Её обтягивал синий халатик и бледно-жёлтый передник. Палашов подкрался сзади на расстояние ладони и втянул ноздрями запах жены. Пленительный! Возбуждающий! Но к нему примешивался тот самый, едва уловимый чужой душок, душок мужской цитрусовой туалетной воды. Этот аромат мгновенно превратился из приемлемого в омерзительный. Он подогревал чувство негодования, заставившее вскипеть кровь. Точь-в-точь как происходило ещё недавно перед её картиной с играющими волками, он запустил правую пятерню в её волосы (она вздрогнула), развернул лицом к себе движением, не терпящим возражений, ужалил в губы. Его жёсткие руки грубо ощупали её, но она не оттолкнула его. Она никогда его не отталкивала. Правая рука стремительно проникла под её подол и рванула трусики. Левая рука нашарила на столе разделочную доску с ножом и луком и сдвинула её глубже к стене. Он приподнял и посадил Милу на край рабочего стола. Ловкими и злыми руками загремел пряжкой ремня. Чувство юмора, ирония и простое человеческое понимание покинули его под напором тёмного, звериного, всеобъемлющего собственничества. Он нанизал жену на себя жёстко и безрассудно. Мила шумно втянула воздух и уткнулась в его хлопковую ключицу. Он владел ею, сдавив горячими ладонями ягодицы, безжалостно дубасил её плоть, мягкую, податливую, способную доставлять ему немыслимое удовольствие. Но не сейчас! Нет! Мила вскрикнула, заскрипев ногтями по натянутой на его спине рубашке. Через несколько ударов он содрогнулся в неё, не получив удовлетворения ни душевного, ни телесного, но заткнув глотку злости. Спустив со стола, он покинул её, не поцеловав и не взглянув в глаза. Зверское чувство отступило в нём, освобождая место стыду и раскаянию.

Палашов курил на балконе, устремив глаза вниз, во двор, но, очевидно, совсем не замечая происходящего там. Балконная дверь скрипнула. Он обернулся и, увидев Милу, потушил сигарету о внутреннюю стенку жестяной банки из-под зелёного горошка. Она зашла медленно и осторожно, словно в клетку к тигру, но он дружелюбно протянул ей руку и прижал спиной к своей груди, скрестив руки у неё на животе.

— Что это было? — пролепетала она, уставившись невидящим взглядом на крышу соседнего дома.

— Ревность. Зверская, — тихо ответил он. — Прости меня. Мне стыдно и гадко.

Он чуть ослабил объятья, уловив в её лёгких движениях желание развернуться. Мила обратила к нему освещенное улыбкой и любовью лицо. Свет её глаз разогнал последние тени душевного паралича. Он нахмурился.

— Представляешь, если я сейчас сделал тебе ребёнка? Таким вот жутким способом?

— Не таким уж жутким. — Мила разгладила его лоб пахнущими луком пальцами. — Грубовато, больно, да. Но с таким напором, такой страстью… Мне понравилось, Женька. Я чуть не лишилась рассудка.

— Я его точно лишился. Творить такие вещи… Мила, но я не любил тебя в эту минуту. Скорее ненавидел.

— Да нет же, глупый. Ты меня любишь. Слишком сильно и страстно, чтобы совладать со своими чувствами. Мне кажется, что ты слишком редко себя по-настоящему отпускаешь. Вот так, как сегодня. Наверное, не легко постоянно сдерживаться?

— А что чувствуешь ты? — Он провёл левой рукой по её волосам.

— А я люблю тебя. Так глубоко, что готова на любое безумство.

Она потёрлась губами и щекой о его шею и щёку. Он заметил на светлых волосах следы крови. Посмотрел за её спиной на левую руку и увидел порезы на среднем и безымянном пальцах. Он даже не заметил, как поранился, шарив по столу рукой. Даже прикуривая, не обратил внимания.

— Пойми, мне никто не нужен, кроме тебя. С Никитой мы просто друзья. Хочешь, мы не будем с ним видеться?

— Друзья, — горько усмехнулся он. — Ты веришь в дружбу между мужчиной и женщиной? А если он влюблён в тебя? Если спит и видит себя у тебя между ног? — Он рисовал кровью сердечко у неё на правой щеке. — Меня взбесил его запах в твоих волосах. — Пожалуйста, встречайся с ним, если хочешь. Но если увижу его рядом с тобой или почувствую ещё раз на тебе его запах, я за себя не ручаюсь. Я ведь не знаю его даже, а ему может от меня крепко непоздоровиться. Видишь, могу не сдержаться?

— Какой ревнивый!

— Страшно! Зверски!

Она поцеловала его пальцы и почувствовала вкус крови.

— Господи, что это? — Она увидела его порезанные пальцы и заплакала. После смерти Вани Себрова вид крови излишне будоражил её.

Он слизнул сердечко с щеки и крепко прижал жену к себе.

— Как же я тебя люблю, плакса.

Мила его больно укусила за плечо.

К ночи Палашов раскаялся в полной мере: у Милы началось кровотечение. Эта проклятая дрянная ревность! Неужели его отец испытывал к матери подобное безудержное чувство? А ведь Мила верна ему, как мать была верна отцу. И всё равно тот бесился. «Господи! Папка, как я теперь тебя