великое, но ожидаемое разочарование. Иоанн закрыл глаза, откинув голову. Фёдор глубоко вздохнул, вставая с кресла, в коем задремал.

– Тут никого нет, – раздался сонный шёпот опричника. – Только мы с тобой.

– Ты не слышишь? – тихо вопрошал Иоанн.

Фёдор мотнул головой, приблизившись боле к царю.

– Крысы в стенах, – произнёс государь.

Басманов глубоко вздохнул.

– Там ничего нет, – прошептал Фёдор.

* * *

– От бы нынче вместе с Морозовым поехать бы под Полоцк… – вздохнул Алексей Басманов, покручивая нож, воткнутый в стол.

В палате стоял тяжёлый воздух. Окна и двери были распахнуты настежь, но едва в том было толку. Опричники сидели поодаль, слушая, чего там Земской суд порешал.

– Помчаться на север да резать этих латинов! – вновь мечтательно вздохнул Алексей, умаянный лютой скукой.

– И не говори! – молвил Штаден, закидывая голову к потолку.

Алексей обернулся на Генриха, и скучающее лицо озарилось улыбкой. Меж опричников пробежал смешок, но, право, то скоро вновь сменилось скукой. Братия царская имела много власти, и то было отрадно, да много приходилось и трудиться. От и сидели нынче опричники да следили, как бы суд Земской судил праведно и честно.

Фёдор глядел куда-то пред собой. Он опустил голову на руки, сложенные на столе, и его взгляд бездумно скользил с одного князя на другого, покуда зачитывался приговор да заверялись клятвы. Вяземский откинулся назад, скрестив руки на груди. Верно, из всей братии Афанасий боле всех мог внимать делу, но, право, уже и князь сдался. Малюта широко зевнул, прикрываясь грубою ручищей.

Опричники присутствовали на слушании, да токмо телом. Мысли их были далеки отсюда. Покуда братия скромно укрылась в полутени, в дальнем углу, да откровенно измаялись скукою, земские князья были точно на иголках. Боле всех был сосредоточен на деле верховный земской судия – князь Иван Петрович Челядин. Мужчине шёл уже седьмой десяток лет, хотя с виду он был много моложе. На его лице, особенно в живом, разумном взоре, нигде не виднелись слабость али угасание.

Иван был широк в плечах, славного сложения. Волосы и борода его от природы были светлы, и посему седину сложно было приметить. Много славы принёс он ратной службой и многую любовь сыскал нынче в народе, судя верно, праведно.

– За сии прегрешения, чтобы вершилось правосудие на земле, как оно свершится на небе, приговариваю раба божьего к смерти чрез повешение.

– Ну слава тебе, Господи! – вздохнул Басман-отец, осенив себя крестным знамением.

Опричники спешно вышли прочь, во двор. Глоток остывающего свежего воздуха взбодрил их силы. Они быстро сели по коням да направились уже в излюбленное место, отрада их – в кабак немца.

Не успели со двора выехать, как пришлось гнать толпу кнутами, ибо не было попросту дороги – хоть живьём дави. Уже собрался люд глядеть, как разбойника вешать будут, и не было им места, куда сторониться. Вдалеке висельница безмолвно ожидала своего грешника, чтобы заключить его в крепкое объятие. Уж подле неё ещё большая давка была, не то что яблоку, там, поди, и зерну негде было пасть.

– Видать, пройдоху и впрямь невзлюбили! – произнёс сквозь зубы Алексей, вновь и вновь стегая голоногую толпу. – Дорогу, мрази! Гойда!

Даже страшный клич царских кромешников не прогнал народ вовсе, хоть люд суетно и сбегал прочь с пути всадников. С горем пополам опричники преодолели площадь и уже вышли на нужную дорогу. Уж кто попал под лошадей царских – так поделом. Покуда ехали, Малюта ухмыльнулся себе в ус да плюнул.

– От тоже мне! – мотнул головой Григорий. – Ежели так тряслись над девкою своей, так и не пускали бы из дому без присмотру! От, поди, всяка пьянь и отымеет, и прирежет. И неча потом слёзы лить – не доглядели – ихняя вина!

– Неужто ты и впрямь слушал, за что этого вешать будут? – подивился Алексей.

Малюта пожал плечами.

– Так же ж служба, – ответил Григорий.

Алексей глубоко вздохнул, поглядывая назад, кабы кто не отстал, пробираясь чрез толпу. Дальнейший их путь пролегал в безмолвии до того, как все спешились подле кабака. К приезду опричников уже было готово жаркое кушание да сладкие напитки, и токмо и ждали, что прибытия славных слуг государевых.

Алёна была знатной хозяйкой. Девка вышла удалая, толковая, достала из закромов такого мёду, которого не подавалось никаким гостям. Опричники славно пировали, оставляя все раздоры да ссоры на завтра. Они согласно сбивали чаши, пели песни, под конец Малюта сцепился в драку с немцем. То было дурачество, не боле.

Резвое побоище сменилось лишь боле резвым пиром. Шум его заглушал сам ход времени. Солнце клонилось к горизонту, напаивая небеса алым заревом. Вскоре первые звёзды показались на вечереющем небе. Братия вспоминала былое да перекидывалась слухами, что вскоре каждому выпадет удача преумножить ратные подвиги свои. Говаривали, так, ненароком, украдкой, будто бы скоро будут выступать супротив латин. Не в этом году, так в следующем.

Ратные толки, впрочем, стихли столь же быстро, сколь и возникли. Час уже был поздний, как гуляния стали мало-помалу стихать. Опричники порешили, что неча подыматься в покои. Заместо того, чтобы ещё куда-то волочиться по лестнице, братия рухнула вповалку прямо на полу и забылась крепким пьяным сном, подложив под голову что придётся.

Жаль, что совсем ненадолго опричники прикорнули. Оглушительный грохот застал их врасплох. То был резкий гулкий шум, точно кто много и лихо бил жесть о жесть. Голова и так шла кругом, но сей грохот с похмела и вовсе губительно бил по вискам. Но, чёрт возьми, нынче иного пути скоро пробудить опричников не было. Первыми пришли в себя Генрих с Фёдором. Алёна на пару с Алексеем продолжали будить братию.

– Просыпаемся, народ! И нам сейчас башки бесполезные оторвут к чертям собачьим! – грозно взывал Басман, пиная Малюту ногой в бок.

– Что стряслось-то? – вопрошал Фёдор, проводя рукою по лицу.

– А то стряслось, что оплошали мы, братцы! – огрызнулся Алексей, со злостью громыхнув рукоятью ножа о жестяную посудину.

* * *

Опричники предстали пред царём. Иоанн глядел на них, блуждая лютым взором с одного на другого. Государевы очи пылали глухим чёрным пламенем, ноздри раздувались.

– Вы, суки, – произнёс Иоанн, обводя взглядом опричников, – верно, порешили, что я с Челядина-то безвольного спрошу?

Братия молча внимала государю, не смея вымолвить ни слова. Резкий удар посоха об пол заставил опричников вздрогнуть. Гулкое эхо делало их безропотное молчание ещё боле тяжёлым.

– Я дал вам волю, и что? Чтобы узнать, что вы племянника опричника повесили?! – вопрошал царь, глядя на слуг.

Слуги государя безмолвствовали. Царь ухмыльнулся и цокнул. Опустивши взор, он потёр переносицу. Плечи его