– Кто я – это не так важно, – сказала она. – А вот куда и зачем – скажу. На Академическую мне надо. Я хочу пойти в тамошний музей имени не помню кого, чтобы взять там ракушек для одного знакомого.

Про возможных посланцев из Изумрудного Города она, наученная горьким опытом, умолчала, чтоб снова за дуру не приняли.

– Каких ракушек? – все больше удивляясь, спросил человек.

– Я лучше нарисую, – пробормотала она. И, подобрав камешек, нацарапала на стене черту, заворачивающуюся кругами.

– Спираль, – задумчиво произнес человек. – Символ, известный с древнейших времен…

– Мой друг говорил, что она означает путь эволюции, – с трудом подбирая слова, объяснила Кошка.

– Спираль – символ жизни и смерти. Означает развитие и остановку, начало и конец, взаимосвязь противоположностей. Напоминает о лабиринте и об урагане. В некоторых культурах – символ мудрости, в некоторых – пламени и огня. Но что тебе известно об эволюции, дитя? Все уже когда-то было, и ничего нового под луной нет. Вспомнить хотя бы старые предания. «Энума Элиш», например. Казалось бы, сколько лет прошло, а как современно звучит!

– Какая Энума Элиш? – спросила Кошка. Человек не объяснял загадки, а громоздил новые.

– Шумерский эпос. В переводе означает «Когда наверху». Объясняет тайны мироздания так, как их понимали древние.

И он звучным голосом продекламировал несколько строчек, завороживших Кошку своеобразным ритмом. Она мало что поняла из этого, но ей понравилось.

– Кто ты? – спросила она. – Может, проводишь меня?

– Нет, дитя, сейчас мне не до этого. Но ты можешь не опасаться – до Академической, по крайней мере, ты в эту ночь дойдешь благополучно. А у меня свои заботы. Мне нужно прислушаться к голосам мертвых. Этой ночью они неспокойны, словно хотят предупредить о беде. В метро постоянно что-то меняется. Я вижу, ты понимаешь меня – ты тоже из тех, кто может слышать мертвых.

– Да, это так, – вздрогнув, сказала Кошка. «А иногда и видеть», – подумала она. Ей отчетливо представилось Лехино лицо.

– Что ж, счастливого пути тебе, дитя. Остерегайся чужого коварства и неизвестных растений. А когда встретишь своего знакомого, ради которого ты пустилась в этот поход, передавай ему привет.

– От кого? – спросила Кошка. Но человек уже исчез – словно испарился. Она прибавила шагу и через некоторое время поняла, что находится уже на подходах к Ленинскому проспекту.

Теперь на станции царило спокойствие. Здесь тоже почти все спали, и не верилось, что еще несколько дней назад тут бушевали страсти и озлобленные люди искали, на ком бы сорвать свой гнев. Связано ли это было с тем, что монстра на Шаболовке уже не было, или просто люди устали бунтовать, Кошка не знала. Она очень боялась встретить знакомых, но, к счастью, этого не произошло. Часовые с обоих постов, которым она предъявила сталкерские «корочки», пропустили ее беспрепятственно, и вскоре Кошка уже шагала по туннелю в сторону Академической.

Она вспомнила о странной станции рядом с Ленинским проспектом, где стояли гробы, и подумала: «Интересно, положили кого-нибудь в тот ящик, что приготовили для Егора, или просто со временем напишут на нем новое имя – какого-нибудь другого покойного вождя?»

В туннеле царила тишина. Одиночество, тьма и тишина – прежде Кошку это только обрадовало бы. Но теперь в ушах снова зазвенел неотвязный шепот, в котором она вскоре начала различать слова:

Я иду к тебе, я близко,

Убегай скорее, киска.

Догоню – тебе и крышка,

Поиграем в кошки-мышки.

Ей казалось, что голос ей знаком. При этом он был каким-то бестелесным и звучал, словно бы прямо у нее в голове. А может, она все напридумывала? Может, это просто у нее в ушах звенит от тишины? Как бы там ни было, она была рада, когда, наконец, увидела впереди свет.

* * *

Кошка снова убедилась – чем дальше от центра, тем проще и просторнее станции, тем меньше на них всяких вычурных наворотов, словно строители экономили время и силы. Станция Академическая в этом смысле не стала исключением. Квадратные высокие колонны, стоявшие далеко друг от друга, были облицованы светлым мрамором, и вся станция тоже была выдержана в серо-белых тонах. А вот публика тут была самая пестрая и чем-то напомнила ей жителей Китай-города. Попадались и крепкие ребята в спортивных костюмах, и тощие юркие личности в пиджаках, брюках со складками, кепках и даже шляпах. Жилища у всех тоже были устроены по-разному – кто обитал в палатке, кто соорудил домик из пластиковых панелей, а один чудик жил даже в огромной картонной коробке.

Кошка первым делом решила передать местному начальнику послание Роджера. На вопрос, кто у них главный, ее проводили к человеку по кличке Череп с серым, непроницаемым лицом, обтянутым сухой кожей. Тот как раз играл у костра в карты с двумя головорезами. Один из них, очень бледный, с рыжеватыми волосами, одетый в ярко-зеленый спортивный костюм, с массивной железной цепью на шее и серьгой в ухе, недобрым взглядом уставился на Кошку. Другой, здоровый бугай в черной борцовке и тренировочных штанах, весь покрытый татуировками, только глянул на нее мельком и снова перевел взгляд на карты в руке. «Дурь какую-нибудь принимает», – подумала Кошка. Начальник тут же, при ней, взглянул на клочок бумаги, затем кинул его в костер и подозрительно глянул на нее:

– Не вскрывала?

Кошка с самым честным видом отрицательно покачала головой.

– Ну, то-то же, – сказал начальник, задумчиво и с сожалением, как ей показалось, глядя на нее.

– Ты откуда, красавица? – насмешливо пропел рыжий. – Посиди с нами.

– Закройся, Охряный! – буркнул Череп и спросил: – Надолго к нам?

– Я хочу сходить в музей, – сказала Кошка. – Тот, где про эволюцию.

– В му-у-зей! Образованная какая, гагара. Где уж нам, дуракам! – насмешливо пропел рыжий.

Череп, как ей показалось, еле удержался от того, чтобы покрутить пальцем у виска.

– Вот как? – протянул он задумчиво. – Это правильно. Тогда и я тебя кое о чем попрошу. Там на верхнем этаже кусты всякие растут. У одного ствол такой толстый, шипастый. Называется «молочай». Там даже табличка есть возле него.

– Молочай, – повторила Кошка, чтобы лучше запомнить. Сидевший возле начальника головорез гулко захохотал, словно услышал что-то очень забавное, но под взглядом Черепа быстро умолк.

– Да не парься, я тебе на бумажке напишу, – сказал Череп. – Так вот, ты отломи кусок – сколько сможешь унести. А я тебе лавэ отсыплю за это.

– Сколько? – с любопытством спросила Кошка. Патроны ей были нужны.

– Ты глянь, деловая ты какая! Не дрейфь, не обижу. Смотря сколько принесешь.

Кошка не знала, сколько надо брать за молочай, но в любом случае хоть что-нибудь заработать не мешало. Череп говорил так, словно услуга была пустяковой. Словно местные сталкеры только и делали, что носили этот самый молочай на станцию мешками. И она согласилась.