— На какой день назначим встречу? — спросил Тасайо тоном, в котором явственно звучало удовлетворение.

— На послезавтра, — ответила Мара. — Извести императора и других членов Совета, а я тем временем займусь подготовкой к голосованию… чтобы оно прошло так, как я обещала.

— Любопытно будет посмотреть, умеет ли властительница держать слово. Нарушив клятву, она не выйдет живой из города. — Закончив, Тасайо отвесил Маре слабое подобие поклона, ограничившись едва ли не легким кивком. Затем повернулся с быстротой сарката и зашагал к своим войскам.

Подавленная гнетом безысходности, Мара вернулась под защиту Люджана.

Имперский герольд, до этого мгновения безмолвно стоявший на своем посту, провозгласил:

— Переговоры окончены! Разойдитесь с миром и достоинством и знайте: боги довольны, что в этот вечер не пролилась ничья кровь.

Когда офицеры Акомы подали солдатам сигнал к отходу, первый советник Минванаби собрался с духом, чтобы обратиться к господину, но Тасайо жестом остановил его.

— Она повержена, Инкомо, — самодовольно улыбнувшись, он взглядом проводил удаляющуюся женскую фигуру. — Я встречал подобное выражение в глазах воинов, ожидавших смерти на поле боя. — Он слегка пожал плечами. — Они бились честно и не посрамили своих предков, но знали, что им суждено умереть. Так и Мара знает, что я победил.

— Господин, — взмолился Инкомо, — я не смел бы считать себя твоим преданным слугой, если бы не указал на возможные неожиданности. Сейчас решается многое и помимо вопроса о том, кто может претендовать на белое с золотом. У Ичиндара нет сыновей. И сейчас, надо полагать, многие при дворе шепчутся, что близится время возводить на престол другого члена императорской семьи. Их выбор может пасть на Джиро из Анасати; Камацу из Шиндзаваи способен доказать, что является прямым потомком одного из прежних императоров, а его сын пользуется всеобщим уважением. Кто может поручиться, что за этим предложением не кроется…

Тасайо резко оборвал рассуждения Инкомо:

— Мара знает: я победил. И делу конец.

Странно возбужденный, властитель Минванаби подал своему военачальнику сигнал разворачивать колонны солдат и возвращаться в лагерь.

Инкомо, оставшись один на один с безотрадным воем бутаронга, замешкался позади. Он понятия не имел, на какие ухищрения может пуститься Мара в попытке изменить ход грядущих событий, но знал, что спор между кровными врагами далеко не окончен. В лучшем случае Мара выиграла несколько месяцев, чтобы собраться с мыслями и сплести заговор; в худшем — у нее уже готова ловушка, которая и захлопнется за Минванаби. Резкий порыв ветра заставил Инкомо поплотнее закутаться в плащ и поспешить вдогонку за хозяином. Нащупывая в темноте путь вниз с холма, он прикидывал в уме, что было бы благоразумнее: приказать агентам раздобыть самые свежие сведения о намерениях Мары или дописать незаконченное завещание и надгробную песнь. Томимый все более острым предчувствием конца, Инкомо решил сделать и то и другое.

* * *

Вечер не завершился встречей на вершине холма. Мара вернулась в городской дом, не чуя ног от усталости. Сбросив верхнее платье, она откинула назад пряди волос, выхваченные из прически неутихающим ветром. Прошло довольно много времени, прежде чем Мара стряхнула оцепенение, и теперь она никак не могла уразуметь, о чем ей толкует Сарик.

В ее отсутствие их посетил гонец от императора.

— И что же он сообщил? — вяло осведомилась Мара и по огорченному выражению лица Сарика поняла, что заставляет его повторять уже сказанное.

Сарик, как всегда деликатный, терпеливо пустился в объяснения, излагая содержание последнего воззвания Ичиндара, и то, что услышала Мара, поразило ее как ножом в сердце.

Первые же слова заставили ее помертветь: цуранский император скупал всех рабов-мидкемийцев, принадлежащих подданным Империи. Слова «справедливая цена» и «императорская казна» показались отзвуком-всхлипом холодного ветра — дьявольским порождением ночных кошмаров, навеянных свирепым бутаронгом. Мара пошатнулась, словно у нее выбили почву из-под ног. Сарик заботливо поддержал ее под руку и проводил из галереи в гостиную; сама она почти не замечала ни того, где она находится, ни того, что происходит с ней самой. Подушка, на которую она опиралась, воспринималась как нечто нереальное, и даже слезы, набежавшие на глаза, казалось, принадлежали какой-то другой женщине.

Все ее существо: тело, разум, сердце — как будто превратилось в одну открытую кровоточащую рану.

— Почему? — тупо повторяла она. — Почему?

Сарик не высвобождал свою руку, потому что угадывал: Маре сейчас необходимо тепло его прикосновения. Он бы все сделал, лишь бы как-то утешить хозяйку, хотя и догадывался, что ее горю ничем не поможешь.

— Сказано, что Свет Небес пошлет земляков Кевина на родину, к мидкемийскому королю. За Равнинным Городом снова открыты магические Врата. Всех рабов-военнопленных отвезут на барках вниз по реке и переправят за Бездну.

Вздрогнув при упоминании имени возлюбленного, Мара уже не могла удержать слез, покатившихся по щекам.

— Император освобождает рабов?

— Из уважения к нашим богам можно сказать, что эта акция передается на усмотрение Лиама, монарха Королевства Островов, — спокойно уточнил Сарик.

Мара уставилась немигающим взором на свои побелевшие пальцы. Вся ее решимость обзавестись «стальными нервами» не привела ни к чему! Она чувствовала себя совершенно разбитой. Угроза со стороны Минванаби и без того истощила скудный запас ее сил, а вот теперь ей предстоит потерять Кевина. И хотя она еще раньше приняла решение найти для него путь к свободе, сейчас весь мир отступил в тень перед убийственной близостью часа расставания.

— Какой срок назначен Светом Небес для передачи рабов? — спросила Мара, изумляясь тому, что язык способен выговаривать слова.

— Завтра к полудню, госпожа, — с глубоким сочувствием ответил Сарик.

Ничто не предвещало подобного. Мара подавила рыдание. Она стыдилась столь открытого проявления чувств, и казалось, будто призрак Накойи сердитым шепотом журит ее за не подобающую властительнице откровенность. Мара искала любую соломинку, способную поддержать ее дух, ибо только мужество могло бы помочь ей пройти по развалинам счастья да еще надежды на продолжение рода Акома, которые она осмелилась лелеять в глубине души.

Лишь один луч света пробивал непроглядную тьму: Кевина минуют неизбежные бедствия, которыми чревато ее решение поддержать Тасайо в борьбе за пост Имперского Стратега. Если правдивы рассказы варваров о справедливости и Великой Свободе их распрекрасного Королевства, то король Лиам даст Кевину свободу. Ее возлюбленный будет жить в Занне, окруженный уважением; его не коснутся ужасы кровавой бойни.

Мара пыталась убедить себя, что Кевина лучше отослать для его же блага, но никакие доводы рассудка не избавляли от боли в сердце. И вдруг, как поток света, на нее снизошло прозрение. Ведь все, что сделано ею этим вечером, было сделано ради будущего ребенка Кевина. И ей самой, и Айяки — цурани по рождению — предки завещали непреложную истину: честь превыше жизни; они без колебаний предпочли бы смерть бесчестью. Но существо внутри нее наполовину принадлежало иному миру — Мидкемии, и некий внутренний голос подсказывал Маре, что следует признать за этим — пока еще не рожденным — существом право в будущем жить и строить свое счастье, руководствуясь иными мерками — теми, которых придерживался его отец. Это явилось ей как откровение; более того, властительница Акомы поняла, что и она сама вновь вышла за рамки традиционных понятий своего мира, поставив благо простого народа Империи выше чести своего имени. Когда-то она верила, что подобная позиция опозорила бы ее отца и предков и даже навлекла на нее гнев всего сонма цуранских богов.