я, что у меня столько свободы, сказала бы паромщику, чтобы он скатал меня в Джубу поразвлечься.

– Нам нужен Следопыт.

– Что тебе нужно, так это другой план, водяная. Эта миссия, если таковой ее можно назвать, сейчас на острие ножа.

– Нам нужны они.

– Так «они» или «он»? И кто «он» – Леопард?

– Волк.

– Волчий Глаз? Или как он там себя называет, Следопыт? Какая мать назовет своего сына Следопытом? А его брата, часом, зовут не Сторож? Он там как будто сел на кактус и не может снять задницу с шипов.

– У него есть нос.

– Нос есть у всех, фея.

– Такого нет ни у кого. Когда он учуял запах человека или зверя, то может вывести к его источнику.

– Ну тогда он точно волк.

– Ты не понимаешь. Он может следовать за тем запахом по земле, не важно в какую даль, или через море, даже Песочное море, и удерживать цель способен от четверти луны до года. Как только он уловит запах мальчика, всё, что ему останется – указать пальцем. Единственная причина, по которой я обратилась к Леопарду, это чтобы он вышел на него.

– Хитро. Ох уж эта водяная фея! Что ж, остальным из нас, у кого нет носа, придется довольствоваться головой.

– Это всего лишь одно из его дарований, – вздыхает Бунши.

– Что за человек? Он полубог? Колдун? Или просто очередной пройдоха, что льет тебе водицу на уши?

– Без него вам не добраться туда, куда нужно.

– Его дарование похоже на крылья. Он птица?

– Ты думаешь, это шуточки.

– Я этого не говорю.

– Я и не говорю, что ты говоришь.

– Вся эта возня вокруг замены одной венценосной головы другой, когда нынешняя точно такая же злая? Нет, водяная фея, в этом нет ничего смешного. Видно, я смеюсь над чем-то другим.

– Тебе кажется смешным «очищение» женщин, вот так запросто заклейменных ведьмами?

– Я никогда ничего не говорила о…

– Девятьсот девяносто шесть при Кваше Моки. Шестьсот две при Лионго, с позволения сказать, Добром.

– Послушай сюда…

– Пятьсот при Адуваре. Триста семьдесят шесть при Кваше Нету. Все это – женщины, которых кто-то назвал ведьмами, иногда лишь один раз! Может быть, это и смешно, может, забавно всё, что происходит под властью Короля-Паука. Просто всё – в том числе и Аеси, у которого развязаны руки во исполнение воли своего государя. Знаешь, мне сейчас в голову пришла одна забавная мыслишка. Убийство львенка. Чей-то сын, пронзенный копьем прямо в сердце. Ведь забавно, не правда ли?

– Ты кусок собачьего дерьма.

– А что, копье – забавное оружие. Просто такая длинная-длинная палка…

– Не надо.

– Но смотри, как она пронзает насквозь сердце маленького ребенка!

– Я клянусь…

– А вот нет, нет! Давай пошутим! Конечно, когда у тебя на глазах из-за гребаного канцлера на службе у своего гребаного короля гибнет твой собственный сын, ты ведь смеешься, а не плачешь?

– Бунши!

– А поскольку все короли одинаковы, то всё то не имеет значения. Другой король, но тот же мертвый ребенок.

Возможно, это взвывает ветер – не ветер, – а не я. Может, это просто сила, как говорит женщина Ньимним, но она обрушивается на комнату словно дрожь, сотрясает стены, подбрасывает в воздух кровать, табуреты, кувшины, таз, колотя их друг о друга, а затем всасывается в Бунши, раздувая ее как козий бурдюк и разрывая в клочки. По всей комнате брызги и черные пятна; они капают с потолка, катятся горошинами по полу, пятнают гобелены и превращают меня и ревущую Венин в пятнистых леопардов. Я хватаю ее в охапку, чтобы бежать, и тут вижу: по шву двери стекает черная струйка и плотно ее запечатывает, так что не открыть. Венин снова кидается в крик и слезы. Я оборачиваюсь и вижу, как капли, потеки и лужи стекаются, образуя единый крутящийся столб. В бешеном вращении он змеисто изгибается словно смерч, а затем выстреливает в меня осколками, которые вжикают мимо шеи и пригвождают меня к двери. Я допускаю оплошность: делаю вдох, и не успеваю закрыть рот, как Бунши вонзается мне в горло и через пищевод вторгается туда, где я дышу. Я начинаю задыхаться – перед глазами темнеет; она меня топит, приканчивает прямо здесь. Венин кричит трижды, а затем затихает. Я всё еще барахтаюсь, но слабею и падаю на колени; только тогда Бунши меня покидает. Все черные пятна из разных углов комнаты сплетаются воедино, образуя ее, а она выскакивает из окна.

Проходит еще четверть луны, а я по-прежнему готова убить ее за то, что она сказала; в самом деле, аж руки чешутся. Так лучше, чем сидеть и кипеть. Недолго думая, я поднимаю в воздух плод и кувшин, и они разлетаются вдребезги. Затем я замедляю взрыв до полной остановки и оглядываю подвешенное крошево, прогуливаясь среди этой застывшей вспышки. Вот что я сделаю с его головой, а вот это – с ее телом и со всем остальным миром. Затем я проваливаюсь в сон, выпустив пар своего неистовства, но просыпаюсь пустой и подавленной. «Скажи ей: скатертью дорога!» – говорит голос, похожий на мой. «А вот я возьму нож и распорю твою щель», – скрипит голос, уже другой. Ему я издевательски говорю:

– Слышь, ты! Там внутри можешь строить какие угодно планы, но учти: я на сто и семьдесят лет старей того, что составляет твое вожделение. Если девица не зарится на твое копье, то это, наверное, потому, что у тебя там не крупнее наперстка, а, Якву? Почему всё, что исходит из твоей пасти, так и вопит о ничтожности твоего причиндала?

У Якву нет слов, чтобы ответить на такую дерзкую язвительность, не уступающую его собственной, и он утихает, по крайней мере на ближайшие несколько дней.

Еще несколько дней, когда заняться совершенно нечем, кроме как сидеть и тяготиться тишиной или перекидываться фразами с хозяином этого дома, которого, похоже, вполне устраивает, что я зову его просто «ты». Однажды утром ко мне приходит записка: идти как я есть, со своим мешком и жаждой мести, по реке как можно дальше к северу, Лесным Землям или Ку, оттуда как можно ближе к Фасиси, затем в сам город, из него – в королевскую ограду, а оттуда к нему. И ждать восемь лет, чтобы либо замучить одного из сангоминов, либо посмотреть, куда полетят голуби. Об этом я думала и раньше, но этим я не принесу ничего нового; чувствуется, что они застопорились. Однако фея изрекла пятнающие меня слова. Я не считаю чем-то