жизни. Доктор встал на колени около тюфяка и прижал губы к худенькой горячей ручке мальчика, однако Людовик Карл остался неподвижным и закрыл глаза.

— Вы видите, доктор, он ничего не слышит и не видит; он совсем безразлично относится ко всему, что творится вокруг. Он уже целую неделю не сказал ни слова.

— С того дня, — пробормотала Жанна Мария, — когда ты хотел заставить его петь песню, в которой издеваются над его матерью.

— Он не пел этой песни? — спросил доктор дрогнувшим голосом.

— Он крайне упрям! — запальчиво воскликнул Симон. — Сначала я просил его, потом грозил, потом, когда он не хотел слушаться, наказал, как полагается, но все было напрасно, дрянной упрямец не стал петь эту песню и с тех пор не проронил ни словечка. Он как будто стал глухонемым в наказание за свое непослушание.

— Но он вовсе не глух и не нем, — ответил доктор, — он только хороший сын, который не хотел петь такие скверные песни. Посмотри: из его глаз текут слезы, он слышал, понял все, что мы говорили, и отвечает слезами. Ваше величество, — с воодушевлением продолжал он, — памятью вашей матери клянусь вам в верности до самой смерти, клянусь, что пришел освободить вас и умереть за вас. Взгляните на меня и постарайтесь узнать меня!

С этими словами доктор вскочил, сбросил с себя парик и длинную одежду и остался в форме чиновника муниципалитета.

— Вот как! — воскликнул Симон, — Ведь это…

— Тише, — перебил его мнимый доктор, — тише! Пусть он сам скажет, кто я. Взгляните на меня, ваше величество!.. Докажите этим людям, что вы прекрасно понимаете все, что здесь совершается. Посмотрите на меня и скажите, кто я.

Он наклонился над ложем ребенка, все еще лежавшего с закрытыми глазами.

— Я же говорю вам, что он глух и нем, — проворчал Симон.

Наступила глубокая тишина; все с напряженным ожиданием смотрели на мальчика. Он медленно и с трудом открыл опухшие красные веки и бросил боязливый взгляд вокруг себя, затем внимательно посмотрел на наклонившегося к нему человека, и его лицо озарилось слабой улыбкой.

— Вы узнаете меня? Как мое имя? — спросил доктор.

Ребенок сделал попытку поднять руку и тихо, но ясно проговорил:

— Тулан! Верный!

Тулан бросился на колени и покрыл маленькую, худую ручку горячими поцелуями.

— Да, я Верный! — с рыданьем проговорил он, — Это почетное прозвище дала мне сама королева; она написала его на бумажке и вложила во флакон, который подарила мне. Этот флакон для меня дороже всего на свете. Да, мой бедный мальчик; я Тулан, с которым ты так часто играл и смеялся в тюрьме.

Лицо Людовика озарилось счастливой улыбкой.

— Она тоже смеялась, — прошептал он, — моя мама-королева.

— Да, она тоже улыбалась, глядя на нас, — ответил Тулан, задыхаясь от рыданий. — Верь мне, сын королевы!.. Она смотрит теперь на нас с неба и улыбается, так как знает, что Тулан пришел спасти тебя… Теперь я спрашиваю вас, гражданин и гражданка, согласны ли вы помочь мне!

— Ты знаешь, Тулан, — быстро проговорил Симон, — мы согласны на все, если ты выполнишь наши условия. Достань мне хорошее место, дай немножко деньжонок, чтобы я мог жить беззаботно и, если мне не понравится новое место, уехать в деревню. Верни моей Жанне Марии ее здоровье, и я помогу вам спасти маленького Капета.

— Ты получишь хорошее место, — живо ответил Тулан, — да, кроме того, двадцать тысяч франков деньгами; что касается третьего условия, то я тоже уверен, что выполню его. Разве ты не знаешь, гражданин, чем больна твоя жена?

— Совсем не знаю. Ведь я не доктор.

— Твою жену мучит совесть: она не дает ей спать по ночам и вызывает пред ней образ белой женщины, глаза которой говорят: «Убийца!»

— Он прав, он прав, — простонала Жанна Мария, падая на колени, — Я виновата в ее смерти, потому что выдала Тулана, когда он хотел спасти ее. Я мучила ее, смеялась, когда она взошла на эшафот, смеялась тогда, когда она посмотрела на меня своими ужасными глазами. С тех пор я не нахожу себе места. Клянусь убитой матерью этого ребенка, что я помогу спасти его. Клянусь всем, что есть святого на небе, что я наложу на себя руки, если не удастся вернуть ему свободу. Только тогда я выздоровею, когда помогу освободить его!

— Освободи его, Жанна Мария, — торжественно проговорил Тулан, — и его мать простит тебя, ее тень не будет больше беспокоить тебя ночью. А ты, гражданин Симон, согласен ли поклясться, что также поможешь нам освободить этого ребенка? Разве ты не знаешь, что и в твоей душе заговорила совесть?

— Знаю, — смущенно пробормотал Симон, — его кроткие глаза терзают мое сердце; надо поскорей отделаться от него, а то со мной будет то же, что и с моей женой, мне так же начнут являться привидения. Клянусь священной Республикой и своей свободой, что помогу вам и сделаю все, что в моих силах, чтобы освободить маленького Капета. Надеюсь, что ты удовлетворен моей клятвой, Тулан?

— Да, я удовлетворен, Симон, и верю тебе. Надо хорошенько обсудить план бегства. К тому же благодаря счастливому совпадению один из таможенных чиновников у заставы Мирон заболел и, вероятно, не выживет, так что его место досталось тебе, Симон. Слушай внимательно, что я скажу.

Они