Пейвон сидел против Майкла и широко улыбался, зажав сигару в зубах. Одной рукой он полуобнимал поблекшую даму с длинными накладными ресницами, а другой время от времени вынимал изо рта сигару и приветственно помахивал ею Майклу, рядом с которым сидели корреспондент Эхерн, изучающий проблему страха, чтобы написать статью в «Кольерс», и элегантно одетый французский летчик средних лет. Неподалеку сидели два американских корреспондента, уже порядком захмелевшие. Они с серьезным видом беседовали между собой.

– Генерал, – говорил первый, – мои люди вышли к реке. Что прикажете делать дальше?

– Форсируйте проклятую реку!

– Не могу, сэр. На другом берегу восемь бронетанковых дивизий.

– Отстраняю вас от командования. Вы не можете – назначим того, кто сможет.

– Ты откуда, приятель? – спросил первый корреспондент.

– Из Ист-Сент-Луиса.

– Руку.

Они пожали друг другу руки, и второй корреспондент продолжал:

– Отстраняю вас…

Затем оба снова выпили и уставились на танцующих.

– Да! – говорил французский летчик, который отслужил три срока в английской авиации и прибыл в Париж для какого-то туманного взаимодействия со штабом 2-й французской бронетанковой дивизии. – Славное было время! – Он имел в виду 1928 год в Нью-Йорке, куда ездил по делам в одну маклерскую контору на Уолл-стрит. – У меня была квартира на Парк-авеню, – продолжал летчик, любезно улыбаясь. – По четвергам я устраивал для друзей коктейли. У нас было правило: каждый обязательно приводит девушку, которая никогда не была у меня прежде. Бог мой, так я перезнакомился с сотнями девушек! – Он покачал головой, вспоминая прекрасные дни молодости. – А поздно вечером мы, бывало, ездили в Гарлем. О, эти черные красавицы, эта музыка! Как вспомнишь – душа замирает!..

Он потянул шампанское и улыбнулся Майклу.

– Сто тридцать пятую улицу я знал лучше, чем Вандомскую площадь. После войны снова поеду в Нью-Йорк и, возможно, – задумчиво закончил он, – сниму квартиру на Сто тридцать пятой улице.

От другого столика отделилась брюнетка в накинутой на плечи черной кружевной шали. Она подошла к ним и поцеловала летчика.

– Дорогой лейтенант! Я так рада видеть французского офицера!..

Летчик встал, степенно поклонился и пригласил брюнетку на танец. Они слились в объятии и маленькими шажками заскользили по переполненному танцующими залу. Музыканты играли румбу, и летчик в своем элегантном голубом мундире танцевал, как кубинец, покачивая корпусом и сохраняя серьезное, одухотворенное выражение на лице.

– Уайтэкр, – сказал Пейвон Майклу, – вы будете просто дураком, если когда-нибудь уедете из этого города!

– Согласен с вами, полковник, – ответил Майкл. – Когда кончится война, я попрошу, чтобы мне выдали увольнительные документы прямо на Елисейские поля!

И в этот момент он сам искренне верил в то, что говорит. С той самой минуты, когда, двигаясь среди грузовиков с пехотой, он увидел шпиль Эйфелевой башни, возвышавшийся над крышами Парижа, им овладело ощущение, что наконец-то он по-настоящему у себя дома. Бурная волна поцелуев, рукопожатий, изъявлений благодарности захлестнула его, он жадно вчитывался в знакомые с детства названия улиц: «Рю де Риволи», «Площадь Оперы», «Бульвар Капуцинов», и чувствовал себя очистившимся от всех грехов, избавившимся от всех разочарований. Даже стычки, изредка вспыхивавшие в парках и среди памятников, когда немцы спешили израсходовать боеприпасы, прежде чем сдаться в плен, казались ему вполне естественным и даже приятным вступлением к знакомству с великим городом. Забрызганные кровью мостовые, раненые и умирающие, которых торопливо уносили на окровавленных носилках санитарки Сопротивления, в его глазах придавали лишь необходимую драматическую остроту великому акту освобождения.

Он никогда бы не смог точно воспроизвести, как все это выглядело в действительности. Он помнил лишь быстрые поцелуи, губную помаду на куртке, слезы, объятия и то, что чувствовал себя сильным, неуязвимым, любимым…

– Эй, вы! – воскликнул первый корреспондент.

– Слушаю, сэр, – ответил второй.

– Где штаб Второй бронетанковой дивизии?

– Не могу знать, сэр. Я только что из Камп-Шанкса.

– Отстраняю вас от должности.

– Слушаюсь, сэр.

Оба с важным видом выпили.

– Помню, – услышал он рядом голос Эхерна, – когда мы виделись прошлый раз, я спрашивал вас о страхе.

– Да, спрашивали, – ответил Майкл, приветливо посмотрев на красное, загорелое лицо и серьезные серые глаза. – Как котируется сейчас страх на издательском рынке?

– Решил бросить эту тему, – откровенно признался Эхерн. – И так слишком перестарались. А виноваты творения писателей о предыдущей войне, да еще психоанализ. К страху стали относиться с почтением и звонят о нем до тошноты. Но это взгляд людей штатских, а солдат страх беспокоит куда меньше, чем пытаются внушить нам писатели. На самом же деле картина, изображающая войну как нечто невыносимое, фальшива от начала до конца. Я внимательно наблюдал, много думал. Война приятна, и приятна, вообще говоря, почти всем, кто участвует в ней. Это нормальное, вполне приемлемое явление. Что вас больше всего поразило за этот месяц во Франции?

– Как сказать, – начал было Майкл, – пожалуй…

– Веселье, – перебил Эхерн, – какой-то буйный праздник. Смех. Волна смеха несла нас триста миль через позиции противника. Собираюсь написать об этом в «Кольерс».

– Прекрасно, – серьезно сказал Майкл. – С нетерпением буду ждать эту статью.

– Единственный человек, который правильно описал сражение, – это Стендаль. – Эхерн наклонился и почти вплотную придвинул лицо к Майклу. – Да и вообще, второй раз перечитывать стоит только трех писателей, вошедших в историю литературы, – Стендаля, Вийона и Флобера…

– Через месяц война кончится, – рассуждал какой-то английский корреспондент по ту сторону стола. – А жаль. Еще много немцев нужно перебить. Пока идет война, мы будем убивать сгоряча, а когда война кончится, все равно придется убивать, но убивать хладнокровно. Боюсь, что мы, англичане и американцы, постараемся уклониться от этого неприятного дела, и в центре Европы останется могущественное поколение врагов. Лично я, как это ни ужасно, молю, чтобы фортуна нам изменила…

«О милая, любимая, – напевал музыкант по-английски с сильным акцентом, – будь нежна со мной…»

– Стендаль тонко подметил в войне что-то необычное, безумное, смешное, – продолжал Эхерн. – Помните, он описывает в своем дневнике, как один полковник во время русской кампании собирал своих солдат?

– Боюсь, что не помню, – ответил Майкл.

– Как обстановка? – допытывался первый корреспондент.

– Мы окружены двумя дивизиями.

– Отстраняю вас от командования. Раз не можете форсировать реку; назначим того, кто может.