«Подождем Пейвона еще тридцать минут, – решил наконец Майкл, – а потом поедем назад разыскивать какую-нибудь американскую часть».

Майкл беспокойно взглянул на небо. В густых, свинцовых, низко нависших тучах было что-то угрожающее и зловещее. Жаль! А ведь все эти дни стояла ясная, солнечная погода. В солнечный день как-то особенно веришь в свое счастье… Свистит над головой пуля снайпера, и ты считаешь вполне естественным, что он промахнулся; попадаешь под обстрел с самолета, прыгаешь в канаву прямо на труп капрала-танкиста и чувствуешь, что тебя не заденет, – и не задевает… Майклу вспомнилось, как под Сен-Мало командный пункт полка попал под артиллерийский обстрел. Оказавшийся там какой-то генерал из верхов орал на утомленных, с покрасневшими глазами людей, склонившихся у телефонных аппаратов: «Какого черта делает корректировщик? Трудно, что ли, найти эту проклятую пушчонку! Передайте, чтобы немедленно отыскал негодницу!» Дом сотрясался от разрывов, люди кругом забились в щели, но даже тогда Майкл верил, что останется цел и невредим…

Сегодня же – совсем другое дело. Солнца нет, и в счастье не верится…

Веселый солнечный марш, кажется, кончился. Девочка, поющая «Марсельезу» в баре Сен-Жана; стихийно возникший парад местных жителей в маленьком городке Миньяк, когда его проходили первые пехотинцы; бесплатный коньяк в Ренне; монахини и дети, выстроившиеся вдоль дороги под Ле-Маном; отряд бойскаутов, марширующих с серьезными лицами на своем воскресном параде под Алансоном рядом с танковой колонной; семейные группки, рассевшиеся на залитых солнцем берегах реки Вилен; знаки победы в виде буквы V; знамена; бойцы Сопротивления, с гордым видом конвоирующие своих пленников, – все куда-то вдруг исчезло; казалось, будто это было в прошлом веке, а теперь наступают новые времена, серые, мрачные, несчастливые…

Майкл подошел к Кину.

– Поедем в центр города – посмотрим, что там делается.

– Ладно, – сказал Кин, пряча блокнот и карандаш, – ты меня знаешь, я готов хоть куда.

«Знаю», – подумал Майкл и, наклонившись к Стеллевато, похлопал его по каске. Тот издал жалобный стон: видно, ему снилось что-то приятное и непристойное, связанное с прошлыми похождениями.

– Оставь меня в покое, – пробормотал он.

– Ну хватит. Вставай! – Майкл настойчивее похлопал по каске. – Поедем кончать войну…

Двое танкистов вылезли из окопа.

– А нам, выходит, одним оставаться? – укоризненно спросил толстяк.

– Вас же учат, кормят и вооружают лучше всех солдат в мире. Что вам стоит задержать каких-то восемьсот фрицев?

– Ты, я вижу, остряк! – обиделся толстяк. – Значит, бросаете нас одних?

Майкл забрался в джип.

– Не беспокойся. Мы только взглянем на город. Будет что интересное – позовем.

– Все острит, – сказал толстяк и с унылым видом посмотрел на своего приятеля.

Стеллевато медленно переехал по мосту на другой берег.

На городскую площадь въезжали медленно, осторожно, держа карабины в руках. На площади не было ни души. Витрины лавок были плотно закрыты железными ставнями, двери церкви – на замке, гостиница выглядела так, словно уже несколько недель в нее никто не входил. Оглядываясь вокруг, Майкл чувствовал, что у него нервно подергивается щека. Даже Кин на заднем сиденье настороженно притих.

– Ну, а дальше куда? – прошептал Стеллевато.

– Стой здесь.

Стеллевато затормозил и остановился посреди вымощенной булыжником площади.

Вдруг раздался какой-то грохот – Майкл резко повернулся и вскинул карабин. Двери гостиницы распахнулись, и оттуда хлынул народ. Многие были вооружены – кто автоматом, кто ручными гранатами, заткнутыми за пояс. Были среди них и женщины, их шарфики яркими пятнами выделялись на фоне кепок и черных волос мужчин.

– Лягушатники, – промолвил Кин с заднего сиденья. – Несут ключи от города.

Через мгновение джип окружили, но привычных изъявлений радости не было. Люди выглядели серьезными и напуганными. У одного мужчины в коротких, до колен, брюках, с повязкой Красного Креста на рукаве была забинтована голова.

– Что здесь происходит? – спросил по-французски Майкл.

– Немцев поджидаем, – ответила низенькая, круглолицая, полная женщина средних лет в мужском свитере и мужских сапогах. Говорила она по-английски с ирландским акцентом, и на секунду Майклу показалось, будто с ним пытаются сыграть какую-то ловкую, злую шутку. – А вы как сюда прорвались?

– Просто взяли и приехали в город, – раздраженно ответил Майкл, досадуя на столь сдержанную встречу. – А в чем дело?

– На той окраине восемьсот немцев, – начал мужчина с повязкой Красного Креста.

– И три танка, – добавил Майкл. – Знаем. А американские войска сегодня не проходили?

– Утром здесь был немецкий грузовик, – сказала женщина в свитере. – Расстреляли Андре Фуре. Это случилось в половине восьмого. После этого никого не было.

– А вы в Париж? – поинтересовался человек с повязкой. Он был без фуражки, из-под окровавленного бинта выбивались длинные черные волосы. Голые ноги в коротких носках нелепо торчали из-под помятых коротеньких брюк. «У этого парня что-то на уме, – подумал Майкл. – Уж больно необычная одежда».

– Скажите, – настойчиво допытывался тот, – вы в Париж?

– Со временем, – уклончиво ответил Майкл.

– Тогда давайте за мной, – быстро предложил человек с повязкой. – У меня мотоцикл. Я только что оттуда. Через час будем там.

– А восемьсот немцев и три танка? – заметил Майкл, уверенный, что его пытаются заманить в ловушку.

– Проскочим в объезд. В меня всего два раза выстрелили. Я знаю, где расставлены мины. Вас трое с карабинами и автоматом. В Париже все это наперечет. Мы сражаемся уже три дня, и нам нужна помощь…

Остальные стояли, окружив джип, и в знак согласия кивали головами, перебрасываясь замечаниями на французском языке, слишком беглом, чтобы Майкл мог понять.

– Постойте. – Майкл прикоснулся к локтю женщины, которая говорила по-английски. – Давайте разберемся во всем. Скажите, мадам…

– Меня зовут Дюмулен. Я ирландка, – громко и вызывающе ответила женщина, – но уже тридцать лет живу здесь. А теперь скажите, молодой человек, вы намерены нас защищать?

Майкл неопределенно покачал головой.

– Сделаю все, что в моих силах, мадам, – заверил он, подумав про себя: «Невозможно разобраться в этой войне».

– У вас есть и боеприпасы, – продолжал парижанин, жадно заглядывая в кузов, где были навалены коробки и свернутые постели. – Прекрасно. Если поедете за мной, доберетесь без всяких неприятностей. Только наденьте такие же повязки, и, даю голову на отсечение, вас никто не обстреляет.

– Пусть Париж сам о себе заботится! – перебила мадам Дюмулен. – У нас здесь свои дела – восемьсот немцев.