– Знаешь, чего мне сейчас хочется? – сказал он. – Бутылочку вина и француженку.

Стеллевато был либо слишком молод, либо слишком храбр, либо слишком глуп для того, чтобы почувствовать опасность, которую таило в себе это хмурое осеннее утро, и обратить внимание на необычный облик города.

– Попали мы куда надо, – наконец проговорил Майкл. – Но все равно мне не нравится это место.

Четыре дня тому назад Пейвон послал его в штаб 12-й группы армий с кучей всевозможных донесений о состоянии коммунального хозяйства и продовольственном положении в десятке городов, которые они успели обследовать, а также об обличающих показаниях, данных местными жителями о некоторых должностных лицах. После этого Майклу надлежало вернуться в штаб пехотной дивизии. Но когда он вернулся, ему сказали в оперативном отделении, что Пейвон днем раньше уехал и просил передать Майклу, чтобы тот ждал его на следующее утро в этом самом городе. В десять ноль-ноль в город должны были вступить передовые подразделения оперативной группы из бронетанковых и механизированных войск, с которыми и собирался приехать сюда Пейвон.

Было уже одиннадцать, но никаких признаков того, что здесь после 1919 года побывали люди, говорящие на английском языке, не наблюдалось, если не считать маленькой указки с надписью: «Пункт водоснабжения».

– Поехали, что ли, – начал Кин. – Чего мы ждем? Мне Париж посмотреть хочется.

– Париж пока не у нас, – сказал Майкл, складывая карту и усиленно стараясь сообразить, что может означать эта пустота на улицах.

– Сегодня утром я слушал в передаче Би-би-си, – продолжал Кин, – будто немцы в Париже попросили о перемирии.

– Лично меня они не просили, – ответил Майкл, сожалея, что с ними сейчас нет Пейвона, который принял бы на себя всю ответственность. Последние три дня он наслаждался, разъезжая по праздничной Франции: сам себе хозяин, и никто им не командует. Но в это утро обстановка была явно не праздничной, и его угнетала мысль, что, если он сейчас примет опрометчивое решение, они могут не дожить до полудня.

– Черт с ним, поехали, – решил он и подтолкнул локтем Стеллевато. – Посмотрим, что делается на пункте водоснабжения.

Стеллевато завел мотор, и они, свернув в переулок, медленно поехали к виднеющемуся вдали мостику, перекинутому через небольшую речушку. Там висел еще один указатель, неподалеку стояла огромная брезентовая цистерна с насосом. Сначала Майклу показалось, что на пункте водоснабжения, как и во всем городе, нет ни души, но вскоре он заметил каску, торчащую из окопа, замаскированного ветками.

– Мы услышали, что кто-то подъезжает, – раздался голос из-под каски. Говоривший был молодой парень, бледный, с усталыми глазами, в которых Майкл заметил испуг. Показался еще один солдат и направился к джипу.

– Что здесь творится? – спросил Майкл.

– Это вы нам скажите, – ответил первый солдат.

– В десять часов здесь не проходили войска?

– Никто здесь не проходил, – ответил с легким шведским акцентом другой солдат – маленький толстячок лет сорока, уже давно не бритый. – Вчера вечером проходил штаб Четвертой бронетанковой; нас ссадили здесь, а колонна свернула на юг. С тех пор никто не проходил. На рассвете откуда-то из центра города слышалась стрельба…

– Что там произошло?

– А почему ты меня спрашиваешь, приятель? Нас здесь поставили воду качать из этой вот лужи, а не заниматься расследованиями. В лесу полно фрицев. Они стреляют в лягушатников, а лягушатники – в них. А мы ждем подкрепления…

– Поедем в центр города и посмотрим, – нетерпеливо сказал Кин.

– А ты заткнись! – грубо бросил Майкл, круто повернувшись к Кину. Тот смущенно замигал глазами за толстыми стеклами очков.

– Мы с дружком, – снова заговорил толстяк, – как раз толковали о том, не лучше ли нам вообще отсюда убраться. Кому нужно, чтобы мы сидели здесь, словно утки на пруду? Утром приходил какой-то лягушатник, он немного говорит по-английски, и сказал, будто по ту сторону города восемьсот фрицев с тремя танками. Собираются сегодня занять город…

– Ну и дела, – заметил Майкл. – Так вот почему нет флагов.

– Восемьсот фрицев! – воскликнул Стеллевато. – Давайте-ка лучше смываться…

– Как ты думаешь, здесь не опасно? – спросил Майкла молодой солдат.

– Как дома в гостиной! – злобно ответил тот. – Тут сам черт не разберется!

– Я просто спросил… – укоризненно сказал солдат.

– Что до меня, – заключил толстяк со шведским акцентом, поглядывая на улицу, – мне все это не нравится. Совсем не нравится. Никто не имеет права заставлять нас сидеть одних у этого проклятого ручья!

– Никки, – сказал Майкл, обращаясь к Стеллевато. – Разверни машину и поставь на шоссе, чтобы в случае чего сразу убраться.

– Что, струхнул? – съехидничал Кин, повернувшись к Майклу.

– Слушай, ты, генерал Паттон[92], – ответил тот, стараясь скрыть раздражение. – Когда потребуется совершить геройский подвиг, тебя вызовут. Никки, разворачивай машину!

– Хотел бы я сейчас сидеть дома, – пробормотал Стеллевато, но влез в машину и развернул ее. Потом вытащил автомат из зажимов под ветровым стеклом и сдул с него пыль.

– Так что будем делать, ребята? – спросил Кин, нетерпеливо перебирая грязными руками по карабину. Майкл неприязненно посмотрел на него. «Неужели, – подумал он, – его брат получил „Почетную медаль конгресса“ только за свою непроходимую тупость?»

– Пока будем сидеть здесь и ждать.

– Чего ждать? – настаивал Кин.

– Ждать полковника Пейвона.

– А если он не приедет? – не унимался Кин.

– Тогда примем новое решение. Везет мне сегодня! – проворчал Майкл. – Бьюсь об заклад, до вечера еще раза три придется решать…

– Я думаю, нам нужно послать Пейвона ко всем чертям, – заявил Кин, – и ехать прямо в Париж. По радио говорят…

– Я знаю, что говорят по радио, – перебил его Майкл, – и знаю, что скажешь ты. А я говорю, что мы будем сидеть и ждать!

Он отошел от Кина и уселся на траву, прислонившись к низкой каменной ограде, которая тянулась вдоль речушки. Двое солдат из бронетанковой дивизии нерешительно посмотрели на него, а затем вернулись в окоп и снова закрылись ветками. Стеллевато поставил автомат к ограде и прилег на траву вздремнуть. Он вытянулся, прикрыл руками глаза и уснул как убитый.

Кин уселся на камень, достал блокнот с карандашом и стал писать письмо жене. Он посылал ей подробные отчеты обо всем, что делал и видел, включая самые ужасные описания убитых и раненых. «Хочу, чтобы она знала, что творится на белом свете, – трезво рассуждал он. – Если она поймет, что нам приходится испытывать, может, она станет смотреть на жизнь по-другому».